Поэзия

Ставшее достоверней
Всей этой жизни, что ли,
С музыкою вечерней
Вызванное из боли –
Так, невзначай, случайней
Чередованья света
С тенью, иных печальней, –
Кто нас простит за это?

Пусть отдавал смолою
Прошлого ров бездонный,
Колесованье злое
Шло в толчее вагонной, –
Жгло в слепоте оконной
И в тесноте вокзальной
То, что в тоске исконной
Было звездой опальной.

То-то исход недаром
Там назревал упрямо,
Где к золотым Стожарам
Вместо пустого храма,
Вырванные из мрака,
Шли мы когда-то скопом,
Словно дождавшись знака
Перед земным потопом.

Новым оплотом встанем
На берегу пустынном,
Песню вразброд не грянем,
Повременим с почином, –
Лишь поглядим с прищуром
На изобилье влаги
В дни, где под небом хмурым
Выцвели наши флаги.

Для смутного времени – темень и хмарь,
Да с Фороса – ветер безносый, –
Опять самозванство на троне, как встарь,
Держава – у края откоса.

Поистине ржавой спирали виток
Бесовские силы замкнули, –
Мне речь уберечь бы да воли глоток,
Чтоб выжить в развале и гуле.

У бреда лица и названия нет –
Глядит осьмиглавым драконом
Из мыслимых всех и немыслимых бед,
Как язвой, пугает законом.

Никто мне не вправе указывать путь –
Дыханью не хватит ли боли?
И слово найду я, чтоб выразить суть
Эпохи своей и юдоли.

Чумацкого Шляха сивашскую соль
Не сыплет судьба надо мною –
И с тем, что живу я, считаться изволь,
Пусть всех обхожу стороною.

У нас обойтись невозможно без бурь –
Ну, кто там? – данайцы, нубийцы? –
А горлица кличет сквозь южную хмурь:
– Убийцы! Убийцы! Убийцы!

Ну, где вы, свидетели прежних обид,
Скитальцы, дельцы, остроумцы? –
А горлица плачет – и эхо летит:
– Безумцы! Безумцы! Безумцы!

Полынь собирайте гурьбой на холмах,
Зажжённые свечи несите, –
А горлица стонет – и слышно впотьмах:
– Спасите! Спасите! Спасите!

Конечно же, это всерьёз –
Поскольку разлука не в силах
Решить неизбежный вопрос
О жизни, бушующей в жилах,
Поскольку страданью дано
Упрямиться слишком наивно,
Хоть прихоть известна давно
И горечь его неизбывна.

Конечно же, это для вас –
Дождя назревающий выдох
И вход в эту хмарь без прикрас,
И память о прежних обидах,
И холод из лет под хмельком,
Привычно скребущий по коже,
И всё, что застыло молчком,
Само на себе непохоже.

Конечно же, это разлад
Со смутой, готовящей, щерясь,
Для всех без разбора, подряд,
Подспудную морось и ересь,
Ещё бестолковей, верней –
Паскуднее той, предыдущей,
Гнетущей, как ржавь, без корней,
Уже никуда не ведущей.

Конечно же, это исход
Оттуда, из гиблого края,
Где пущены были в расход
Гуртом обитатели рая, –
Но тем, кто смогли уцелеть,
В невзгодах души не теряя,
Придётся намаяться впредь,
В ненастных огнях не сгорая.

Откуда бы музыке взяться опять?
Оттуда, откуда всегда
Внезапно умеет она возникать –
Не часто, а так, иногда.

Откуда бы ей нисходить, объясни?
Не надо, я знаю и так
На рейде разбухшие эти огни
И якоря двойственный знак.

И кто мне подскажет, откуда плывёт,
Неся паруса на весу,
В сиянье и мраке оркестр или флот,
Прощальную славя красу?

Не надо подсказок, – я слишком знаком
С таким, что другим не дано, –
И снова с её колдовским языком
И речь, и судьба заодно.

Мы спаяны с нею – и вот на плаву,
Меж почвой и сферой небес,
Я воздух вдыхаю, которым живу,
В котором пока не исчез.

Я ветер глотаю, пропахший тоской,
И взор устремляю к луне, –
И все корабли из пучины морской
Поднимутся разом ко мне.

И все, кто воскресли в солёной тиши
И вышли наверх из кают,
Стоят и во имя бессмертной души
Безмолвную песню поют.

И песня растёт и врывается в грудь,
Значенья и смысла полна, –
И вот раскрывается давняя суть
Звучанья на все времена.

Когда в провинции болеют тополя,
И свет погас, и форточку открыли,
Я буду жить, где провода в полях
И ласточек надломленные крылья,
Я буду жить в провинции, где март,
Где в колее надломленные льдинки
Слегка звенят, но, если и звенят,
Им вторит только облачко над рынком,
Где воробьи и сторожихи спят,
И старые стихи мои мольбою
В том самом старом домике звучат,
Где голуби приклеены к обоям,
Я буду жить, пока растает снег,
Пока стихи не дочитают тихо,
Пока живут и плачутся во сне
Усталые, большие сторожихи,
Пока обледенели провода,
Пока друзья живут, и нет любимой,
Пока не тает в мартовских садах
Тот неизменный, потаённый иней,
Покуда жилки тлеют на висках,
Покуда небо не сравнить с землёю,
Покуда грусть в протянутых руках
Не подарить – я ничего не стою,
Я буду жить, пока живёт земля,
Где свет погас, и форточку открыли,
Когда в провинции болеют тополя
И ласточек надломленные крылья.

Я провожаю корабли,
Меня вот так не провожали, –
Их длинный след огни внесли
Строкой начальной на скрижали.

Всё опустело до утра,
Пришла вечерняя прогорклость –
И, как осенняя пора,
Предчувствием сковала горло.

Сейчас и песня не близка,
Хотя она в ночном дозоре,
И близорукость маяка
Не превратится в дальнозоркость.

И, от раздумий далека,
Подобно затаённой боли,
Стирается, как след мелка,
Сухая линия прибоя.

От невозможности расплакаться
Портовый город очень тих, –
Да будут встречи мне расплатою
За то, что выше сил моих,

За то, что мне никто не дарит
Закономерностей земли,
За то, что всё-таки недаром
Я провожаю корабли.

Был день, умудрённый сознанием лжи,
Пришёл почтальон с запоздавшим письмом, –
Я молча покинул нахохленный дом,
Прозрачный конверт на ладонь положив.

Твой красный, лукавый, как гном, ноготок
Забытые буквы на нём выводил, –
Я поднял пылающий красный листок
И чёрным дыханьем его погасил.

Письма не читая, судьбу не кляня,
Я шёл среди всех, но от всех в стороне –
Любимая ищет во мне не меня,
Любимая ищет меня не во мне.

Бульвар спотыкался, прохожих браня,
И синюю птицу держал в пятерне –
Любимая ищет во мне не меня,
Любимая ищет меня не во мне.

Вернувшись под вечер, я знал, что Москва
Теперь для меня отыскалась –
Я чай заварил, и письмо отыскал,
И пил, и читал, обжигаясь:

«Поклон тебе низкий от всех фонарей,
Фанерные тени в углах разложивших,
А дождик на тонких железных пружинках
Шлёт память о тропке среди пустырей.

Поклон тебе низкий от всех поездов,
От стёкол, впитавших горячие брызги, –
Два года – два горя, – а где же любовь?
Три осени шепчут – поклон тебе низкий.

Где лгать научились? – о правде моля,
Шепчу, от прохожих, как снег в стороне,
Любимому – ищешь во мне не меня,
Любимому – ищешь меня не во мне».

О, где вы, сутулый седой почтальон?
Письмо унесите – в почтамте соседнем,
Где ложь и любовь сургучовым замком
Завешены, словно соседкиной сплетней,

Прочтите его – вы, наверно, добры –
Не смейтесь, папаша, не плачьте, папаша, –
Смотрите – деревья ладонями машут –
Им тоже не выйти из этой игры.

Когда раскрывая окно
мы слышим кружение влаги
чернее стучит домино
и комкает груду бумаги

тогда за роялем разгул
и лозы послушны погоде
которую ливень согнул
и розу подслушал в народе

такая забота сулит
вторичные признаки света
и низкие клювы синиц
едва шевелят эстафету

и только изменится зов
незыблемых свитков рожденья
стрижи начинают с азов
и майских жуков наважденье

а вечером свежей травой
припухшей от жалости пятен
и рвущей зрачки синевой
раскованный гомон понятен

тогда тишине по плечу
корнями рождённого строя
качать нараспев алычу
и лето заполнить собою.

Хозяюшка уже ничем
не удержать моей кончины
такая тяжесть на ручей
и хрипота неизлечима

здесь камень вымощен луной
и башен сомкнуты запястья
пока заёмной стороной
служили зависти и страсти

а жемчуг слаб и молчалив
и в моде слава гулевая
когда колышется вдали
Фанагория золотая

и умоляют погреба
сырую проповедь вершины
ромашкой вытереть со лба
и полотенцами жасмина

такую истину хранить
листать нечитанные книги
и полночь к сердцу прислонить
ведёрком мокрой ежевики

такую родину беречь
и уносить с собою в споре
прибоя медленную речь
и бормотанье Черноморья.

По утрам у крыжовника жар
и малина в серебряной шапочке
в пузырьках фиолетовый шар
на соломинке еле удержится

прилетает слепой соловей
белотелая мальва не движется
по садам поищи сыновей
оглянись и уже не наищешься

от щекотки безлиственной двор
близоруко рыдает и ёжится
у хозяек простой разговор
затерялись иголки и ножницы

отличи же попробуй врага
если слово увенчано веткою
где спорыш шевелил по ногам
и сирень отцвела малолеткою

если олово лужиц темней
и гордыня домашняя грешная
утешает своих сыновей
и скворешников шествие спешное.

У нас зима на поводу –
Но то и дело, год от года,
Избыток чар сулит погода,
С которой жертвенность в ладу.

Не потому ли каждый час
Всегда похож на круг незримый,
Где в лицах есть невыразимый
Призыв, смущающий подчас?

Всё глуше – улиц голоса,
С концертов – наигрыш вечерний,
И только снег, намечен в черни,
Подспудным светом занялся.

Чего за сумерками ждать?
Ограды в иглах – осторожны,
Прохлада – вкрадчиво-тревожна,
И невозможно угадать.

Всё выше – месяц над Москвой,
Кольчужной долькою расправлен,
В мерцанье призрачное вплавлен,
Плывёт, качаясь, по кривой.

Захлёстнут кольцами дорог,
Уже мерещится, пожалуй,
Предзимья символ небывалый –
С Архангелом единорог.

И только волосы твои
Сродни созвездию над нами,
Чьё навеваемое пламя
Теснит фонарные рои.

И только связь не разорвать,
Чей узел стянут нами снова –
И мы безумствовать готовы,
Чтоб образумиться опять.

О, прозреванья торжество!
Всё это – в речи, в обиходе.
Пора особая – в природе,
Сердец нелёгкое родство.

Не знаю, право, что сказать,
Когда нахлынуло былое, –
Но листьев невидаль опять
Меня задела за живое.

Они, осмысленно светлы,
В глуши, единственно возможной,
Смущают ветви и стволы
Своей решимостью тревожной.

И кто такое предпочтёт
Приюту ветреного края,
Тому и славу и почёт
Не преградят – я это знаю.

Тому и в мыслях нелегко
Ловить осмысленную робость,
Ему и птичье молоко –
Незаменимая подробность.

К нему предвестницами благ
Придут и вера и отвага –
И не покинет ни на шаг
Предусмотрительная тяга.

Он неспроста твердит впотьмах,
Что дар блаженный есть у слова –
Строку засчитывать за взмах
Крыла наития ночного.

И потому-то не до сна
Ни сердцу, ждущему такого,
Что может жертвенность одна
Открыть средь гомона мирского,

Ни беспокойному уму,
Который в силах лишь порою
Постичь незнамо почему
Существования устои.

Казалось степь меня поймёт –
всё этой ночью было близко
и приближались мы вразлёт
а оказались слишком низко

стояла рядышком вода
и понимали мы отныне
что не перечить иногда
полезно ласковой долине

шумел маслинами разбег
и останавливался просто
как будто близкий человек
стоял на дальнем перекрёстке

мы замечали – по краям
растут приветственные взмахи
удостоверившись что там
развеять могут наши страхи

табак по-прежнему родной
цветёт и помнит об отваге
и влагой полнятся ночной
и базилики и баклаги

тебя как некогда всё нет
хотя ты рядом и утешишь
но смятой пачкой сигарет
блеснёт молчание всё тех же

и так тогдашний крепок дух
и так покорны притязанья!
я балансирую за двух
на прочной тропке осязанья

мне всё равно хоть я во сне
собой попробую сказаться –
так разреши теперь и мне
нечастым гребнем причесаться

и забери меня как весть
из тех в попытке избавленья
стихи вбирающих как есть
не выбирая искупленья.

Оттого-то и дружба ясна,
Что молчание – встречи короче, –
Не напрасно взрастила весна
Петербургские белые ночи.

Сколько песен ни пел я во тьме,
Никого не винил поневоле, –
Я скажу предстоящей зиме:
«Поищи-ка прощения в поле,

Не тревожь ты меня, не брани,
Не забрасывай снегом кромешным,
А наследную чашу верни,
Напои расставанием грешным».

Никогда я душой не кривил –
А когда распознал бы кривинку,
Сколько раз бы всерьёз норовил
Извести себя, всем не в новинку.

Да и женщинам страсти черта
Никогда не даётся украдкой –
В уголке огорчённого рта
Залегает пригревшейся складкой.

Нет ни дня, ни минуты, ни сна,
Чтобы зову остыть круговому –
Оттого благодарен сполна
Я вниманию их роковому.

Ни за что мне теперь не помочь –
Но светлее, чем ночи бездонность,
Пропадает, не сгинувши прочь,
Несусветная наша бездомность.

И склонившись к кому-то на грудь,
Покидая поспешно столицу,
Я пойму вашу тайную суть,
Петербургские светлые лица.

Немало мне выпало ныне
Дождя, и огня, и недуга,
Смиренье – не чуждо гордыне,
Горенье – прости мне, подруга.

Дражайшее помощи просит,
Навесом шурша тополиным,
Прошедшее время уносит
Кружением неопалимым.

Внемли невесомому в мире,
Недолгому солнцу засмейся.
Безропотной радуйся шири,
Сощурься и просто согрейся.

Из нового ринемся круга,
Поверим забытым поэтам,
Прельстимся преддверием юга,
Хоть дело, конечно, не в этом.

Как будто и вправду крылаты
Посланцы невидимой сметы,
Где отсветы наспех примяты,
Отринуты напрочь приметы.

Как будто, подвластны причудам,
Невинным гордятся примером
Стремленья магнитного к рудам,
Служенья наивным химерам.

Где замкнутым шагом открытья
Уже не желают собраться,
Но жалуют даже событья –
А молодость жаждет остаться.

Скажи мне теперь, музыкантша,
Не трогая клавиш перстами, –
Ну что тебе чуть бы пораньше
Со мной поменяться местами?

Ну что тебе чуть поохрипнуть,
Мелодию петь отказаться,
Мелькнувшее лето окликнуть,
Без голоса вдруг оказаться?

Ну что тебе, тихий, как тополь,
Король скрипачей и прощений,
Разбрасывать редкую опаль
По нотам немых обольщений?

Ну что пощадить тебе стоит
Творимое Господом чудо,
Когда сотворённое стонет
И воды влечёт ниоткуда?

Ну что за колонны белеют –
Неведома, что ли, тоска им?
И мы, заполняя аллеи,
Ресницы свои опускаем.

А кто поклоняется ивам,
Смежает бесшумные веки?
Да это, внимая счастливым,
На редкость понятливы реки.

И племя младое нежданно
К наклонным сбегает ступеням –
И листья слетаются рано,
Пространным разбужены пеньем.

И хор нарастает и тонет
В безропотной глуби тумана,
И голубем розовым стонет,
И поздно залечивать раны.

И так, возникая, улыбка
Защитную ищет заминку,
Как ты отворяла калитку –
А это уже не в новинку.

Бывали и мы помоложе,
И мы запевали упрямо –
И щурили очи в прихожей
Для нас флорентийские дамы.

И мы нисходили на убыль,
Подобно героям Боккаччо, –
Так что же кусаю я губы
И попросту, кажется, плачу?

А ну-ка, скажи мне, Алеко, –
Неужто зима недалёко –
И в дебрях повального снега
Венчальный послышится клёкот?

И что же горит под ногами,
И разве беды не почуют,
Когда колдовскими кругами
Цыганское племя кочует?

О нет, не за нами погоня,
Нахлынет безлиственно слава –
Покуда она не догонит,
Земля под ладонью шершава.

Коль надобно, счёты откинем,
Доверимся этой товарке –
Покуда ведь только такими
Опавшие вспомнятся парки.

Томленьем надышимся ломким,
Уйдём к совершенствам астральным,
Октябрь не в обиду потомкам
Сезоном закрыв театральным,

Где свёрнуты без опасений
Над замками мавров и троллей
Затёртые краской осенней
Афиши последних гастролей.

Покуда полдень с фонарём
Бродил, подобно Диогену,
И туча с бычьим пузырём
Вздувала муторную вену,
Ещё надежда весь сыр-бор
Гулять на цыпочках водила, –
И угораздило забор
Торчать, как челюсть крокодила.

Осок хиосская резня
Мечей точила святотатство –
И августовская стерня
Клялась за жатву рассчитаться, –
И, в жажде слёз неумолим,
Уж кто-то стаскивал перчатку
От безобидности малин
До кукурузного початка.

И обновившийся Ислам
Нарушил грёз обожествленье, –
И разломилось пополам
Недужных зол осуществленье,
И гром постылый сбросил груз
И с плеч стряхнул труху печали,
Как будто краденый арбуз
В мешке холщёвом раскачали.

И чтобы к ужасу впритык
Хозяин сдуру нализался,
Змеиный молнии язык
С надменным шипом показался –
И по-младенчески легко
Кочуя в стае камышиной,
Кормилиц выпил молоко
Из запотевшего кувшина.

Покуда в мальве с бузиной
Низин азы недозубрили,
Покуда в музыке земной
Охочи очень до кадрили,
Как в школе, балуясь звонком,
Тщета внимания ослабла –
И, кувырок за кувырком,
Пошли шнырять за каплей капля.

И повеленья полутон
Над ходом времени обратным
Оставил нас с открытым ртом
И лопотанием невнятным, –
И в уверении крутом
Уже разверзлась ширь дневная –
А где-то в ливне золотом
Ещё купается Даная.

Блаженнее долю другой воспоёт –
И ты объяснить захотела:
Бессонные ночи – от Божьих щедрот,
А нежность – от певчего тела.

Ступенчатым стрёкотом бейся в груди,
Крои искромётное диво,
Разматывай пряжу – и в небо иди
По нити, протянутой криво.

Нельзя оглянуться, упасть в темноту –
Не то прозеваешь мгновенье,
Когда по наитью поймёшь высоту –
А там поведёт вдохновенье.

Но что это? – рядом, где сад распахнул,
Как шторы, шуршащие кроны,
Почудилось: кто-то, отчаясь, вздохнул –
И горло разбухло от стона.

Не ты ль загрустила, пичуга моя,
Нахохленно клюв запрокинув,
Билет несчастливый – залог забытья –
Из торбы гадальщика вынув?

И что же расскажет зрачок твой живой,
Когда этот смысл постигаешь –
И, ветру кивая шальной головой,
Крыла для рывка напрягаешь?

Пусть рвётся непрочная связь меж людьми –
И нет от трагедий пощады,
И я за сближение лёг бы костьми,
Но петь в одиночестве – надо.

И мечется птица, разлад ощутив
Душой голубиной своею,
И плачет, желанья к звездам устремив,
Хмельная цикада Алкея.

Средь этих крыш с оставшейся листвою,
Быть может, я чего-нибудь не скрою –
Хотя бы мыслей, связанных с тобою,
Покуда жив, сей белый свет любя, –
Но видит Бог – далёкий от смиренья,
Вкусивший от щедрот уединенья,
Зимы превозмогая наважденье,
Чуть слышно говорю я для тебя.

Теперь нас разлучила отдалённость,
Пред-искренность и неопределённость,
Тропы береговая убелённость,
Покуда процветает вороньё, –
И в граянье, над городом кружащем,
Плач по годам почую уходящим,
Где в слове длилось вещем и болящем
Внимание всегдашнее моё.

Морозной мглы мне чудится квадрига
За лесенкой искрящеюся Грига,
Земля одолевается, как книга,
Растения без возраста – в тиши,
А музыка – волшебной голубятней
Среди двора, – и чужд ей толк превратный,
И смысл её, как вздох тысячекратный,
Куда как дорог нынче для души.

Увидеть бы мне друга в эту пору,
Затеять бы о прошлом разговоры,
Исполненные честности укоры
Услышать бы, чтоб сердце отогреть, –
За стогнами над вставшею рекою
Пойдём бродить, растерянные двое,
И сумерки – нахохленной совою,
Крылом позёмки скрытою на треть.

Неужели сад принарядился
Меж дождей, забывчивых весьма?
Как бы он минувшим ни гордился,
Есть на свете новая зима.

Белый, белый, в кипени апреля,
Уплывая – гибнущий фрегат –
Начинал он плаванье отселе, –
Всё равно угадываю: сад!

И тогда вернутся за тобою
Из далёких странствий в облаках
Капитан с подзорною трубою
И матросы с трубками в руках.

Но куда мы с ними ни причалим,
Этот путь – не более, чем сон,
Надхожденьем стени опечален
И грядущим часто опалён.

Ничего, что родина далече –
Я и сам тянулся сгоряча,
Восхищенья спрашивая свечи
И чужбину грея у плеча.

И стучится в окна полуночник,
Заплутавший в тысяче имён,
Пробужденья чуя позвоночник
И сирени стоном затемнён.

Может, будет время притулиться
И услышу ваши голоса –
Скоро, скоро замершею птицей
Упадёт прощальная краса.

Причащён лесам своим и долам,
Где я жил и что я напевал? –
Ах, в июле отроком весёлым,
Смутен, строен, вишни целовал.

Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет –
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.

Нам имя вымолвить однажды не дано –
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, –
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.

Кукушка о своём, а горлица – о милом, –
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает –
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.

Облака белого созданный гнёт –
Что ненадёжнее с нею? –
Мысли не верит и вести не ждёт,
Став хорошей и смелее.

Выси не спросит и власти чужда –
Что ж ты чуднее устала? –
Всё ли заморская пела вода
Там, где страницы листала?

Юности спутница, странница в ней,
Где загостилась ты прежде? –
Всё бы внимать да служить потемней
Вере, Любви и Надежде.

Лишь бы, на веках твоих отразясь,
Явственно, горько и дико
Повести Ангельской брезжила связь
С давностью лунного лика.

Что же за диво так зримо влечёт,
Вновь за себя не ручаясь? –
Это как в музыке – время не в счёт –
Чтоб уходил, не прощаясь.

Мне вспомнилась ночью июльскою ты,
Отрадой недолгою бывшая,
В заоблачье грусти, в плену доброты
Иные цветы раздарившая.

Чужая во всех на земле зеркалах,
Твои отраженья обидевших,
Ты вновь оказалась на лёгких крылах
Родною среди ясновидящих.

Не звать бы тогда, в одиночестве, мне,
Где пени мгновения жалящи, –
Да тени двойные прошли по луне,
А звёздам дожди не товарищи.

Как жемчуг болеет, не чуя тепла,
Горячего тела не трогая,
Далече пора, что отныне ушла,
И помнится слишком уж многое.

А небо виденьями полно само,
Подобное звону апрельскому, –
И вся ты во мраке, и пишешь письмо –
Куда-то – к Вермееру Дельфтскому.

Стрижей не видать над рекой.
Озябшие листья летят, –
И тягостен в доме покой,
Где света зажечь не хотят.

Зачем же забрасывал сад
Надежды неистовый след,
Где имени доброму рад,
А милого облика нет?

Подобно рождению нот,
Оттуда, из царства теней,
Сюда, во смятенье широт,
Мы выйдем негаданно с ней.

И здесь, меж оград и щедрот,
В туманах и низких кострах,
Увидим, как тихо плывёт
Высокая лодка в цветах.

И тёплая вспыхнет свирель,
И флейта, как месяц, светла, –
И всё, чем мы жили досель,
Отхлынет навек от весла.

И словно во славу словам,
Сорвавшимся с губ, о любви,
Ещё на пути к островам
Желанными их назови.

Отчего замерзает листва? –
Я и так её пел неустанно –
А теперь различима едва,
Исчезая незримо и странно.

Словно страж задремал, прислоняясь
К незабвенным стволам в отдаленье, –
И былая нарушена связь,
И не будет уже повторенья.

То-то с болью у всех на устах,
Остывающих в поисках взгляда,
Неосознанный прячется страх
Недосказанной повести сада.

И кострам, что на стогнах горят,
Создавая, как занавесь, дымку,
Отдают облетевший наряд,
Превращая его в невидимку.

Но горячее пламя прямей
Обращается ныне с листвою,
Чем живущие в мире теней
Эти двое – извечные двое,

Позабывшие видимый свет
Для мерцанья свечей потаённых,
Где тепла полонённого нет
В нависании крон оголённых.

Я высоким светом опалён –
Отчего неведомого жаждем? –
Не приходит больше почтальон,
К огорченью дремлющих сограждан.

Не напишут, что ли, наугад,
Адреса с листвою перепутав,
Чтобы твой из будущего взгляд
Оказался рядышком в минуту?

Где вороний слыхивал концерт,
Даже черт смятения не понял –
И тобой надписанный конверт,
Словно лист доверчивый, приподнял.

Я отвечу – вечер недалёк –
Пусть в ночи приветствие помчится,
Где окошка греет уголёк
И в гостях напутствие дичится.

Я отвечу – наскоро, вчерне
Начертав запавшие в сознанье
Письмена, знакомые вполне
Для тебя, моё воспоминанье.

Ты лети, воздушное письмо,
Продлевай от древа и до древа
Этот шлях из области Рамо
В государство Бахова распева.

В поднебесье вздрагивая чуть,
Ты лети, осеннее посланье,
И в пути ниспосланном побудь,
Чтобы щёк почувствовать касанье.

И, в ладони легче соловья,
Ты открой, что встреча недалече,
Чтобы вновь заслушивался я
Красотой даруемою речи.

Неясен облик твой – и дымчата печаль
В начале выбора – как ветер выбирает
Лишь те из крон, которые не жаль
Развеять по лесу, – а прочие сгорают –
Не чаяли остаться на корню,
Стволами сдержаны, – и вот оно, горенье, –
И грустного обряда не виню –
Звучит и в нём своё благодаренье.

Орлом, подстреленным под тёмною звездой,
Слетает вечер – нет, он упадает! –
И поле, смутною темнея бороздой,
Смущенье пустоши так ясно понимает,
И птицы-странницы в заоблачье кричат,
Для сердца столько знача,
Где край покинутый как будто бы объят
Прохладой осеняющего плача.

Где сельский колокол, молчун и говорун,
И встрепенётся, и забьётся –
И звёзд видение, сошедшее со струн,
По мановенью Ангела зажжётся,
Ты жив, так пристально внимая на земле
И стону зелени, и рощице безлистой,
И дому этому, забытому во мгле,
Во глуби памяти пречистой.

Не ведаю – фонарь ли веки жжёт –
Дожди гуртами по миру кочуют,
Моря гремят, и ласточки врачуют
Последний журавлиный перелёт, –
А осень издавна в смятении теней
Играет судьбами, как листьями шальными,
Покуда всё же спрашивают имя,
Сдружившееся, кажется, и с ней.

От крыш, и по льду, и везде –
И плач, и плеск, и клёкот ломкий,
И только льющейся воде
Призыв почудится негромкий,
И ощущенье пустоты
Меж суеверием и верой,
Стирая зримые черты,
Живёт отринутою эрой.

Но что упало вдалеке
С высот полунощных и диких,
Чтоб, дрогнув чашею в руке,
Тоске запутаться в уликах?
Как будто колокол разбит
На Севере, где снег да ели,
И воскрешение обид –
Как вопрошение капели.

Ну что же! – спрашивай опять,
Купель качая колыбелью,
Покуда дней не сосчитать
За этой тающею трелью,
За цитаделью хрусталей,
Где ходят тени-богомольцы,
Где нам колышет Водолей
Струящиеся колокольцы.

Былою осенью – наследством хризантем –
Сей дом наполнен в памяти послушной,
И сад живёт устойчивей затем,
Что вид утерян благодушный, –
И, взглядом следуя от веток-растерях,
В подолах листья пламени даривших,
До льдов, – двойной испытываешь страх
За вовремя отговоривших,
В тумане канувших на лодке, где весло –
Волшебный жезл участия в движенье, –
И если бы случайно повезло,
Каким бы стало постиженье?

Цветы не надобны сегодня февралю –
Капель вызванивает жалобно и хрупко,
И если я богов не прогневлю,
Какой окажешься, голубка?
Не той ли горлицей, что нынче в деревах
Стонала, горло надрывая,
Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах,
Забилось, горе прозревая?
Иль той, летающей над пропастями дней,
Питомицею стаи
Едва покажешься, что виделась ясней
Пора святая?

Не знаю, милая, – мне некого спросить –
Ночные сетованья кротки –
От счастия, пожалуй, не вкусить –
И нет ни лодки,
Ни льющейся по-прежнему воды,
Текучей, изначальной, –
И где оно, присутствие беды,
В игре печальной?
Там осень без участья в ворожбе
Ушла невольно –
И некому напомнить о себе,
И слишком больно.

Хрусталя фасеточный глаз,
Февраля прощальная песнь, –
Извели бы горем не раз,
Но живу и радуюсь: есмь!

Измельчи ветвей филигрань,
Неуёмный ливневый гул,
Не затронь запретную грань –
От неё не первый уснул.

Ничего не видно вдали,
Где в песках оставил следы, –
И, согласно праву, внемли
Пелене кромешной воды.

А бывало, тоже знавал,
Толкователь капель ночных,
Где звериный зрят карнавал
И находят чаек степных.

Этот хмель, вестимо, прошёл,
Истомил, как вишенный цвет, –
И от всех положенных зол
Исцеленья, видимо, нет.

Что же обруч тесен причин
И широк не чаемый круг? –
Без известных, значит, кручин
Ты и впрямь воспрянешь ли, друг.

До чего ж текстологам жаль
Разбираться в дивном бреду,
Где дружна с юдолью печаль,
А начало – где-то в саду!

Размышленья помни урок,
Расставанья слушай укор –
И забьётся в горле комок,
И постигнешь Ангельский хор.

Апрельским вечером, как в обморок, шагни
Туда, где трав идёт произрастанье,
Не думая, что нынешние дни
Тебе готовят испытанье, –
Ведь, сколько ни удерживай себя,
В порыве ревности иль праздности стремлений
Внимаешь разуму – и, душу не губя,
Живёшь меж новых поколений.

Ах, вот и сам он, славный вечерок, –
Тихоня благостен – бежать ему не к спеху –
И поверху летает голубок,
Окрестным птахам не помеха, –
Не брошен ты – а люди разбрелись –
В округе ропот непрерывный –
И, может быть, уже разобрались,
Где гул колеблется надрывный.

Там трогают подземную струну
В пещере града великаны,
Плечами приподнявшие весну
В такие области и страны,
Где позже предстоит нам изучать
Таблицу опытов и чисел непослушных,
Чтоб даже в похищениях воздушных
Ключи к прощению в руках перебирать.

И птица-девочка так робко и легко
С переселенцами играет,
А те в наивности грубее понимают,
Что могу оказаться далеко, –
У рек в обычае, течение храня,
В дозоре отзываться берегами –
И приближаемся неслышными шагами,
Пожалуй, к постижению огня.

Сверчков я слушаю призывные мольбы –
Подземной музыки владыки,
Они к своей стремятся Эвридике,
Невидимой в неведеньи судьбы,
Ещё веков не ставшей достояньем, –
И где-то спрятаны, и рядом, в тишине,
Из недр, доступных лишь воспоминаньям,
Изматывают сердце мне.

Сверчок невидимый с кифарою наивной!
Дождёшься ли мелодии взаимной,
Где понимания горячая ладонь
Слова элегии поднимет над ветвями,
В недвижном зареве взойдёт над островами
Из сфер сознания, – но ты его не тронь,
Ещё не задевай – оно в изнеможенье, –
Желаю нежности – и так напряжены
Стволы послушные поющей тишины,
И строк рожденье – как самосожженье.

Желаю нежности – что сталось бы со мной,
Когда б не обладал я этим вдохновеньем,
В плену светил, склонённых к откровеньям,
В минуты верности земной?
Смотри же ты, привычный к чудесам,
На скромные союзы летом поздним –
Предчувствием снедаемые грозным,
Они моления возносят к небесам.

Никто не ведает, где счастье мы найдём, –
Над звёздным пологом есть новая дорога –
И с благодарностию зрим, как входят в дом
Элегия, идиллия, эклога.

Едва прикоснусь и пойму,
Что миг завершился нежданно,
Не знаю тогда, почему
Ты вновь далека и желанна.

Едва осознаю вблизи
Томящее чувство исхода,
Скорее ладонь занози –
Не в ней ли гнездо непогоды?

Но дальше – не знаю, когда –
Быть может, в цепях расставанья –
Коснётся меня навсегда
Жестокое имя желанья.

Ты роза в дожде проливном,
Рыдающий образ разлуки,
Подобно свече за окном,
Случайно обжёгшая руки.

Ты Ангельский лепет во сне,
Врачующий шёпот мученья,
Когда зародилось во мне
Мечтанье, сродни отреченью.

И с кем бы тебя обручить,
Виновницу стольких историй? –
Но сердце нельзя излечить
От ропота вне категорий.

Из этих мелодий восстань –
Довольно расплёскивать чары –
Ещё на корню перестань
Изыскивать щебету кару.

В нём хор, прославляющий днесь
Красу твою позднюю летом,
Чтоб ты в ожерелье чудес
Осталась немеркнущим светом.

Что за долина впотьмах
Души утешила наши?
Кто позабыл на холмах
Запахов полные чаши?

Кто разыскал и открыл
Полные влаги амфоры?
В небе – предчувствие крыл,
Путь нескончаемый в горы.

В море волна зелена,
К берегу прянет с разгону –
Всё бы жила – солона
И неподвластна резону.

А над водой темноты
В стрёкоте хижину строят
Звёзды, сверчки и цветы –
И призадуматься стоит.

Где ты, голубка, летишь,
В клюве несущая вести?
Разве теперь возвратишь
То, чем дышали мы вместе?

Разве тебе возразишь?
Пусть, с тишиной воедино,
Дремлет над гребнями крыш
Древо Паллады – маслина.

Жемчужней – неба набеганье
На голубеющую даль,
Где жил простора содроганье
Приходит в ближнюю печаль.

Не жалят помыслами взоров
Громаду влажных облаков –
И шорох нежных разговоров
Составлен сплошь из пустяков.

Цветами, брошенными свыше,
Исправлен перечень аллей –
И, словно спрятанное в ниши,
Мне умиление милей.

Во всём – расслабленная участь
Растений, замерших стеной,
И бессловесная певучесть
Вокруг меня и надо мной.

Не жаль отчаянья и боли,
Не ждёшь – а всё же сам не свой, –
Расценим вскоре поневоле
Молчанье кровель за листвой.

Мне гостьей кажется прохлада
Из лет, напомнивших мотив,
Где зеленеющего сада
Фригийский лад благочестив, –

Но вот он, полон восхищенья
Пред возрастанием теней,
Подобно вестнику прощенья,
Возникнет, нежного нежней.

Переимчив тепла отпечаток
И обманчив настой холодка –
И в наличье считалок и пряток
Настоящая осень близка.

Отзываясь и вздохом, и смехом,
К безнаказанным дням подошла,
Посвящённым доступная эхом,
А влюблённым – прохладой чела.

Вы ещё не расстались с мечтами –
Что ни вычурней, значит, ценней –
Но уже наигрались цветами,
Набродились рядами теней.

Вы не столько желаете трогать
Зарожденье нагой желтизны,
А согревшийся чувствовать локоть
И считать, что сады зелены.

Вы надеетесь в гости собраться
И отважитесь петь взаперти –
Но ещё недосуг разобраться
В одержимости, праздной почти.

Вы, как дети, потянетесь к пятнам –
И уже на пороге красы
Убедиться заставит в обратном
Ядовитое жало осы.

Дыханьем родины мне степь моя верна –
Милее лепета и заповеди строже,
Она дарована, смиренье растревожа,
И нежит жалостью, где дверь отворена,
Погудкой вспархивает, шороху родня,
Звенит над запахами, длительнее эха, –
И в будущем ты Ангел и утеха,
Но прожитое ближе для меня.

Мелодии священные ключи
Найдём ли мы к окрестности звучащей? –
И в этой беззащитности щемящей
Не высветлить пред вечером свечи.

Не выстоять пред облаком реке –
И кровью, пробегающей по жилам,
В печали по курганам да могилам
Она воспламенится вдалеке.

Где столько навидался на веку,
Всё чаще око тянется к пернатым,
Привязанным к отеческим пенатам,
И хатам с огоньками к огоньку.

А степи не гадают по руке –
И мгла полынная со временем роднится,
Распахивая нотные страницы,
И смотрит маревом – и, вся накоротке,
Слетает заговором в музыке старинной,
Почти что тайною, где явь твоя – извне,
И в жизни, брошенной былинкой в стороне,
Во притче памяти былинной.

И негде выговорить: милая! – с луною
Ужель найдём прибежище меж нив,
Чтоб, головы повинные склонив,
Нездешней надышаться тишиною,
Иной совсем? – на то она и есть,
Чтоб выговору вечности остаться
И слову прозорливому раздаться –
В нём боль и честь.

И травы горькие мне кажутся добрей,
И странник их, как веру, обретает –
И мнится: нет уже ни снега, ни дождей –
А птицы певчие совсем не улетают.

Ещё не чинены замки
У ночи в кузнице подземной –
В темнице речи мотыльки
Танцуют с музыкой-царевной.

Сверчкам поможет ли в любви
Чистосердечное признанье?
Ведь, как её ни назови,
Она – предвестие терзанья.

Из окон помнишь ли чужих
Чивиканье и цокот птичий?
Ведь, в дозах требуясь больших,
Она чурается приличий.

Её не вымолишь у Муз,
Не заполучишь покаяньем –
Надменных бездн крылатый груз
Несёт она воспоминаньям.

Сплошное белое пятно,
Теченье крови чёрной в жилах,
Когда с тобою заодно
Лишь то, что высказать не в силах.

И в самом сердце красоты
Тебе откроется случайно,
О чём догадывался ты
И что на самом деле – тайна.

Нам не вспомнить, зачем в ночах
Появились они из детства,
Отягчая плечей размах,
Точно призрачное наследство.

Потаённей соседства птиц,
Засыпавших в кустах и кронах,
Белизна изумлённых лиц
Отражалась в очах влюблённых.

И на платьях, жасминно-бел,
Цвет неистовей пел в объятьях,
Чем представить восторг умел,
Захлебнувшийся в восприятьях.

Смысл событий и суть вещей
Открывались во мгле кромешной,
Где поспешность была плащей
Неизбежней любви прибрежной.

Восставали за валом вал,
Исступлённее мела в черни, –
Там на воле давали бал,
Домогались земли дочерней.

В море гул оставался цел,
На земле исцеленья ждали –
И тогда я взглянуть посмел
На открытую сцену дали.

Там сверкала призывов тьма
И мерцала надежд армада –
И сводили меня с ума
Светляки на подмостках сада.

Их теперь не найти нигде –
Заблудившись в иных канунах,
Топят девы в ночной воде
Ярый воск отражений лунных.

Как в Одессе, столице юга,
Ходит гоголем вся округа,
По ветвям пробежав упруго,
По утрам холодок встаёт, –
Выйдет парень, в петлице – роза,
Молдаванский птенец, угроза,
На ресницах – налёт наркоза,
А над ним голубок поёт.

И девица, совсем иною,
Чем недавно, порой ночною,
Точно птица тропой степною,
Подойдёт и обнимет вдруг, –
В этой паре – краса истомы,
В этой каре – сердцам весомы,
Не напрасно они несомы
На алтарь к божеству разлук.

Отрешённо летит машина,
Перекушена пуповина,
Переполнена сердцевина
Золотящимся роем ос –
Истомило давно участье,
Значит, плод не вкусить на счастье,
Пусть скорее придёт ненастье –
Эта власть не спасёт от слёз.

Розы, розы душе верните,
На лицо иногда взгляните,
Словно око, луна в зените –
В этих чарах избыток вод, –
И в чертах волшебства наитий
Столько рвётся судеб и нитей,
Что становятся всё открытей
Каждый вечер и каждый год.

Где ночь встаёт на стогнах ноября
И есть ещё дыханье в мире этом,
Горит она, вечерняя заря,
Колеблемым дарованная светом.

Нет возраста тебе, святая дрожь,
Затронувшая сердце и ресницы, –
Не часто ты рождаешься – и всё ж
Так просто не уходишь со страницы.

Коснулось наконец-то и тебя
Вторженье жертвенного зова,
Чтоб жил ещё, сгорая и любя,
В стихии горестного слова.

Заря вечерняя! – за что же мне тогда
Во имя верности ты днесь уже открылась,
Чтоб крылья не сложившая звезда
Как птица в небе появилась?

За что, тобою полон и ведом,
Куда лишь Ангелы да праведники вхожи,
Иду негаданно в тумане золотом,
Биенье тайны растревожа?

И чашу полную без робости беру,
Скорбей и радостей вмещающую диво, –
Един Господь – а с Ним я не умру,
Заря вечерняя, ровесница порыва.

День ли прожит и осень близка
Или гаснут небесные дали,
Но тревожат меня облака –
Вы таких облаков не видали.

Ветер с юга едва ощутим –
И, отпущены кем-то бродяжить,
Ждут и смотрят: не мы ль защитим,
Приютить их сумев и уважить.

Нет ни сил, чтобы их удержать,
Ни надежды, что снова увидишь, –
Потому и легко провожать –
Отрешенья ничем не обидишь.

Вот, испарины легче на лбу,
Проплывают они чередою –
Не лежать им, воздушным, в гробу,
Не склоняться, как нам, над водою.

Не вместить в похоронном челне
Всё роскошество их очертаний –
Надышаться бы ими вполне,
А потом не искать испытаний.

Но трагичней, чем призрачный вес
Облаков, не затмивших сознанья,
Эта мнимая бедность небес,
Поразивших красой мирозданья.

Ближе к вечеру воздух тонок,
Облака разбрелись – куда? –
И заплачет во сне ребёнок,
И в саду прожурчит вода.

Вот и ждёт глубина в кристаллах:
Припади – и увидишь сам
Даль, прозрачнее стёкол талых, –
Ну так что ты услышал там?

Чей-то голос, давно тоскуя,
В лабиринтах среди зеркал
Прозвучал, чтоб, уже рискуя,
Хоть на ощупь его искал.

Не удержит сосуд скудельный
И уронит ладонь в траву
То, что звук сохранит отдельный –
Не напрасно его зову.

Звук единый, сей ключ гармоний,
Сей хрустальный клочок луча,
Из каких извлечёшь агоний,
Чтоб зажглась для живых свеча?

Вот сверчок, истомлённый страстью,
Точит в сердце астральный нож –
И стоишь, наделённый властью,
Где луна поднялась, – и всё ж – –

Я розу ночную срывать не хочу –
Мне взор её сердце тревожит, –
Ей запах не к спеху и плач по плечу,
Хоть где-нибудь голову сложит.

Но я не припомню в шипах похвальбы –
Так было и будет, пожалуй, –
Нет в поздних цветах проявленья мольбы –
Есть привкус надежды немалой.

Приемлю я их не за то, что спасут, –
За то, что печали не множат, –
Когда-нибудь с ними меня понесут,
Пусть век был вполне и не прожит.

В объятья когда-нибудь их соберу,
В ковчег их возьму небывалый –
И сбудется это, как зов поутру,
Где отсвет колеблется алый.

Пусть в дрожи огни – я брожу меж огней
И знаю уже безвозвратней:
Чем слово древнее, тем песня сильней,
Тем звёзды её незакатней.

Одну её слушай – протяжнее нет –
Не прячь от неё откровенья,
Покуда влечёт нескончаемый свет
Из недр забытья – не забвенья.

Лишь глоток – лишь воздуха глоток,
Да от ласки влажный локоток,
Да пора – царица полумира
Под звездой в надменной высоте
Тянет руки в бедной наготе
К двойнику античного кумира.

На лице – смирения печать,
Чтоб судьбу смелей обозначать, –
Подобрать бы камни к фероньеркам! –
С виноградом вместе зреет гром,
Чтобы дождь, поставленный ребром,
Удивил павлиньим фейерверком.

На ресницах – мраморная пыль,
Колосится высохший ковыль,
Да венком сплетается полынным
Эта степь, истекшая не зря
Горьковатым соком сентября,
С шепотком акаций по долинам.

Не найти заветного кольца,
Не поймать залётного птенца –
Улетит с другими он далёко, –
В розоватой раковине дня
Слышен гул подземного огня,
Ропот слеп, как гипсовое око.

Станут нити в иглы продевать,
Чтоб лоскутья времени сшивать,
Изумлять виденьем карнавала,
Где от масок тесно и пестро
И пристрастья лезвие остро,
А участья как и не бывало.

Полно вам печалиться о ней,
Круговой невнятице теней, –
Не объять причины увяданья –
И в тиши, растущей за стеной,
Дорогою куплено ценой
Отрешенье – символ оправданья.

Бледнеют в доме зеркала
И открываются провалы,
Куда луна бы завела, –
Ты скажешь: чаша миновала!

Как фосфор в пепельном окне,
Струится свет привадой сладкой, –
Ты скажешь: в дальней стороне
Охапку писем жгут украдкой.

Заворожённые часы
Бегут над бездною рысцою –
И слух ложится на весы
Цветочной сахарной пыльцою.

Сквозь сон мерещится родник,
Стволов поящий изобилье, –
И мрачен мраморный ночник –
Сова, расправившая крылья.

И тополь не вполне здоров,
Хоть это кажется причудой,
И двор заставлен до краёв
Луны фарфоровой посудой.

Горшечник встал из-под земли –
И, притяжением разбужен,
Осознаёт, что там, вдали,
Он тоже вымышлен и нужен.

Вращайся всласть, гончарный круг,
Рождай тела созданий полых,
Пока добраться недосуг
Туда, где вербы дремлют в сёлах,

Туда, где слишком нелегко
Сдержать стенания сомнамбул
О мире, ждущем высоко, –
О том, где ты едва ли сам был.

Обо всём забывшие совсем,
По дождю мы больше не тоскуем –
Он и сам смущается затем,
Что простор даёт излишний струям,

Что свободен выбор у него
И довольно времени в запасе,
А ещё – не надо ничего,
Что любой прощается прикрасе.

Хризантемы дымкой заволок,
Чтобы флоксы пахли посильнее,
Завязал на память узелок, –
Значит, утро стало мудренее.

И не стал мгновенья ворошить –
Их-то в жизни как песку морского, –
И, глаза успев запорошить,
Ты и сам в опале у мирского.

Почему, черту переступив,
Открывая запертые двери,
Лишь в дожде я чувствую мотив
Колокольцем дрогнувшей потери?

Звук-отшельник в раковине дня,
Точно семя в яблоке осеннем,
Отзовётся в сердце у меня –
И ему обязан я спасеньем.

Необычным пусть вам приснится
Этот вечер – его ли нет,
Если страсти тесны границы
И доступен желанный свет.

Ненасытный и неминучий,
До чего ж ощутим простор! –
То-то щедр для обиды жгучей,
То-то скрытен и впрямь хитёр.

Навестил я сторон немало,
Навидался такого там,
Что единожды въявь бывало –
А потом разбирался сам.

Нарекли меня так – владею
Миром, созданным только мной, –
Не о нём ли ещё радею
Посреди темноты степной?

Щурит очи судьба-неясыть –
Знать, премудрости вдоволь в ней,
Чтобы удаль могла не сглазить
И на убыль уйти грозней.

Через годы по тихим водам
Твой челнок проплывёт, мечта,
Чтоб забытым искали бродом
То, что складкой лежит у рта.

Не о том говорю, что зримо,
Не о том, что на ощупь спит, –
Оттого-то оно даримо
Только тем, чьи сердца скрепит.

Удержу ли я, одержимый
Постиженьем любви в веках,
Символ связи нерасторжимой,
Словно узел, в своих руках?

Ещё на западе нечаянно светло –
Просвет как вздох, он выдышан случайно, –
И чуем темноту необычайно,
Как смотрим в закопчённое стекло.

Незваным гостем хмурится восток –
Был тон жемчужным, стал совсем свинцовым, –
Но ты ли не жил, ко всему готовым! –
А всё твердишь: читайте между строк.

На завтра ветра жди – так розов был закат, –
Пойду-ка в дом, за чаем вдруг согреюсь, –
Мне тяжело – и всё-таки надеюсь, –
Но вот и сумерки, – послушай, друг и брат!

Эту песню ветер пропел –
Мановенье белой руки
Защитит от жалящих стрел
И навеет холод с реки.

Миротворец-колокол цел
Где-то в самом дальнем селе,
Где ненастье с честью стерпел
И звучал один на земле.

Словно рокот веча принёс,
Чтобы веры свечи зажгли, –
Оттого ему не спалось,
Ты ему отважней внемли.

До корней охвачен волос
Полыханьем жёлтой листвы,
Ты стоишь – спастись довелось,
Не склонить в огне головы.

Ну а дальше – слушай опять,
Сквозь туман осенний гляди,
Чтобы век в тоске не проспать –
И заждаться там, впереди.

Чтобы дни в трудах передать,
Колокольный звон затверди,
Чтобы там, во тьме, угадать
Содроганье сердца в груди.

Акации выдох с резьбою цепной,
Посланцы с оливковой веткой, –
Неужто и нам пропадать под луной,
Кручиной насытиться едкой?

Ведь запах акаций, как друг во хмелю,
Ведёт в закоулки былого,
Где снова ловлю, уподоблен шмелю,
В цвету задрожавшее слово.

Ну кто догадался б сдержать, остеречь? –
Идите – и сами поймёте,
Куда задевалась бесстонная речь –
И тени её не найдёте!

И ты не смущайся, сочувственник мой, –
Ведь песню предвидеть непросто –
И мы перед нею в юдоли земной
Стоим у подъёмного моста.

Зачем объяснять? – ведь и так покорив,
Она изъясняется с нами –
И строй её точен, и тон справедлив,
И мучит она временами.

Вы знаете слёзы – свидетелем Бог –
Она источится случайно,
Её времяточие выше эпох,
Её велеречие – тайна.

И ты суеверен – так свыше велят,
Так лучше, так сердце согрето,
Покуда распахнута нам наугад
Зелёная занавесь лета.

И ты не изменишь в осеннем дыму
Раченью о мире едином,
Где всё сокровенно – и знать ни к чему,
Зачем он зовётся родимым.

Нет, никто не сумеет сверчков убедить
Замолчать! – это звёзды над ними
Да сады над рекой – их нельзя оградить,
Населить сторожами ночными.

Значит, ныне и присно сумей улучить
Не мгновенье – лишь тень мановенья, –
Ран сердечных, как видишь, нельзя залечить,
Невозможно постичь дуновенье.

Только шорох услышим – и тихо вокруг,
Только лодки затоплено тело,
Только замерли оба и вздрогнули вдруг –
Ты сама этой песни хотела.

То не ласточки лепят гнездо за гнездом –
Улетели они безвозвратно, –
И уйти не хотим, и ступаем с трудом –
Ну когда же вернёмся обратно?

Паутины осенней летящая нить
С чем связует? – их много на свете,
Чтобы рук не тянуть и примет не хранить,
Быть за всё пред собою в ответе.

Расскажи, расскажи – чем была ты жива?
С чем пришла ты ко мне? – как спешила? –
Не умолкли сверчки, не исчезли слова –
Есть над нами Небесная Сила.

Сухим ореховым листом
Упал под ветром час полдневный, –
Ты скажешь: в мире непростом
Есть некий глас, глухой и древний.

Его нельзя не прогневить
И не услышать невозможно,
Когда решишь благословить
Всё то, что в сердце столь тревожно.

В неизъяснимости дыша,
Едва восстав из сновидений,
Ещё препятствует душа
Наплыву новых впечатлений.

Когда ж решится приоткрыть
Неплотно запертые двери,
Уже смирится – так и быть –
С невозвратимостью потери.

Что это было? – что за звук,
Первоначальный и мгновенный? –
Как птица, вылетев из рук,
Он рвался к дали незабвенной.

Быть может, редкое письмо
От небожителей с Востока? –
А может – – пусть оно само
Расскажет, как нам одиноко.

Ушло, ушло оно – куда? –
Ведь так стенало и дышало! –
Ушло, исчезло без следа, –
Ищу – и нет его, пропало.

Так воды вешние сошли
Куда-то в глубь земли великой –
И рвы бурьяном поросли,
Увились стены повиликой.

Так, образуясь в тишине,
Под ветром тает одичалым,
Как очевидец в стороне,
Тепло над градом обветшалым.

Ещё немного – и уйдёт,
Смутит, стеснит, впадая в дрёму,
А там – ну кто его поймёт? –
И нет пристанища былому.

К дождю или к снегу? – плывут облака,
Окажутся тучами скоро, –
Их поедом ест негодяйка-тоска,
Вторгаясь в ненастную пору.

Не тронь эту область – она не твоя,
Ей зелья твои не опасны,
Пусть в поле плутает ползком колея –
Её не смущают соблазны.

Ты где? – откликайся, хозяйка степей! –
Стенанья твои домовиты –
Румяный шиповник и смуглый репей
Подземными соками сыты.

Не только у страха глаза велики –
Стекло поутру запотело, –
И скифские идолы прячут зрачки
Под камнем тяжёлого тела.

Но чур меня, чур! – я не вправе сказать,
Кого разглядел я невольно
Вон там, где слова узелками связать
Нельзя – до того это больно.

Мне только бы губы раскрыть на ветру,
Туда посмотреть без отрады,
Куда, словно дань, мы приносим костру
Опавшие листьями взгляды.

Как этот дым уходит от костра
Куда-то в небо – небо предвечерья –
Уходит день, не мыслящий добра
Без тени зла – как сна без суеверья.

И если жизнь дороже нам подчас,
Чем этот смысл, пускай необычайный, –
Зачем она нам не откроет глаз
На то, что мы давно считали тайной?

Смотри туда, где, так непостижим,
Так нехотя и как бы поневоле,
Уходит день, как этот горький дым,
Осенний дым, вздыхающий от боли.

Лишь затем, чтоб под ветром встать,
Сохраняют деревья силы –
И доспехи роняет рать,
Под корой напрягая жилы.

Желваками бугры вокруг
Перекатываются редко –
Разве кто-то окликнет вдруг,
Под подошвами хрустнет ветка.

Кто земных не носил вериг,
Тот ни вздоха не знал, ни взмаха, –
И закопан по горло крик,
Чтоб не выдал прохожим страха.

Отродясь не увидит тот,
Кто ночного не ведал хлада,
Как из сотов густых растёт
Ощущенье пустого сада.

Под горою приют найди
У реки или чуть поближе –
Если сердце живёт в груди,
Я глаза твои сам увижу.

Хоть слова различи во мгле –
Неужели не понял сразу
Полусонных огней в селе
Фризом вытянутую фразу?

Разгадать бы в который раз
Этой трепетной стон округи! –
Вроде, ты и фонарь припас –
Может, вспомнишь ещё о друге?

Ну вот и вечер – сизый дым
Роднит костры по всей округе
С каким-то светлым и пустым
Пробелом, брезжущим на юге.

Собаки лают – знать, прошёл
По этим улицам пустынным
Дурманный запах вязких смол,
Наполнен смыслом половинным,

Недобрым привкусом смутил,
Не удержался от намёка –
И небо мглою охватил,
Запеленав его с востока.

И кто мне скажет – почему
Оно так хочет обогреться –
Как будто холодно ему,
Да никуда ему не деться?

Как будто тянется к нему
Земля с закрытыми глазами
И мнит: неужто обниму? –
И заливается слезами.

Говорили, что дни не уйдут, –
Кто вернёт мне хотя б отголоски?
Грустен пыл и напрасен твой труд –
Лишь от слёз пробежали полоски.

Не ищи ничего в облаках –
Так и ветер придёт ненароком, –
Ты напомни ему о сверчках –
Пусть ответом смутит одиноким.

И никто не подскажет – к кому
Подойти и вести разговоры,
Как слепые, спеша в полутьму,
Отверзая тяжёлые шторы.

И ужель не поймёшь никогда,
Отчего без церквей незабвенных
До сих пор так пусты города? –
В них младенцев не счесть убиенных.

Да и в сёлах, заметных окрест,
Задушевности как не бывало, –
И печальны глаза у невест –
Видно, исповедь их миновала.

Словно колокол был – и пропал,
Но осталось предчувствие звона
Меж заречных ржавеющих скал,
Над извечным пристанищем стона.

Набухли глазницы у каменных баб –
Не плачут, но будут и слёзы, –
Открыты их лица, хоть голос и слаб,
А в сердце – сплошные занозы.

Ах, женская доля! – опять ни вестей,
Ни слухов о тех, что пропали, –
Никак не спастись от незваных страстей,
Поэтому камнем и стали.

О том говорю, что не выразишь вдруг
Ни тайны – ведь нет ей предела, –
Ни силы забвенья – ему недосуг
Тревожить усталое тело.

О том говорю, что в душе прорвалось,
Чему поклоняемся ныне,
Зане прозреваем, – и вам не спалось,
И вы пробудились, богини.

Уста разомкни и его назови –
Ведь ждёт и очей не смыкает, –
Нет имени тоньше, чем имя любви, –
Так часто его не хватает.

И вот он откуда, сей давний недуг,
Собравший всю боль воедино! –
Пойдём – я с тобою, – так пусто вокруг,
Так тесно крылам лебединым.

Где тополь встал, как странник, над холмом.
Ужель не слышишь птичьих причитаний? –
И даль, дразня нечитанным письмом,
Забывчивых не прячет очертаний.

Когда б хоть часть душевной теплоты
Сошла сюда с желтеющей страницы,
Согрелись бы озябшие цветы
И влагою наполнились глазницы.

Ты видишь, как уходят облака? –
И солнце с зачарованной листвою,
Степной напев начав издалека,
Несут его венком над головою.

И далее холодная вода
Уносит этот символ безутешный,
Чтоб Ангелы, сошедшие сюда,
Склонились к жизни – праведной иль грешной.

Уже поняв, её не повторишь –
Ещё стоишь растерянно и прямо
Лицом к лицу – и что-то говоришь –
Но что сказать пред образом из храма?

В который раз он вынесен сюда,
Где ясный день без колокола звонок? –
И день уйдёт – как люди – навсегда –
И плачет в отдалении ребёнок.

Не знаю, сможешь ли, вечерняя пора,
Уйти безропотней, чем прежде приходила,
Покуда музыка смирения добра,
Но слишком помнит, что со мною было, –
Не знаю, станешь ли – решишься ли, верней,
Быть только памятью – но всё-таки достойной
И дома этого – пристанища теней,
И света этого – жильца зари спокойной.

Так осень поздняя в раздумии стоит
Подругою у изголовья,
Ещё не высказав желаемых обид,
Уже пресыщена любовью,
Ещё грядущего не чует, не клянёт,
Уже терзаема прощаньем.
И никогда, пожалуй, не поймёт –
Так что же было обещаньем?

Не долговечнее ль незримая черта,
Разъединяющая годы наши,
Меж тем, как соками растений пустота
Наполнит жертвенные чаши,
Меж тем, как холодом терновым обобьёт
Чела высокое мученье –
Но струны певческие всё же не сорвёт
Затем, что близится прощенье.

Так разрываемая возгласами грудь
Изнемогает от молчанья –
И ты, ушедшая, в душе моей побудь
Единственной заложницей страданья,
И ты, шагнувшая в безлиственную дрожь,
Сама не ведая, дарившая так много,
Возникнешь новою – и всё ж не перейдёшь
Обетованного порога.

Истосковавшись по зиме,
Мы забываем оглянуться
Туда, куда нам не вернуться,
Куда не выйти в полутьме.

Не заглянуть за локоток
Обеспокоенной метели, –
Мы сами этого хотели –
Глотать потери горький сок.

Неторопливей и черней
Приходит сумрак вечерами,
Как некий гость, к оконной раме –
А мир просторней и верней.

А мир осознанней стократ,
Непогрешимый и суровый,
Сгущает лезвия надбровий,
Неподражаемый собрат.

И снег, оттаивая вдоль,
Не устоит пред этим взглядом,
Зане смутился где-то рядом,
Свою запамятовав роль.

И что мне делать с этой мглой
Без домино и полумасок,
Где сыплют пригоршнями сказок
В котлы с расплавленной смолой?

Из детских глаз, из вешнего тепла
Восходит это чувство над снегами, –
И если жизнь к окошку подошла –
Быть музыке и шириться кругами,
Быть музыке великой и звучать,
Так бережно и пристально тревожа, –
И если ты не знаешь, как начать,
То рядом та, что к людям всюду входа.

Быть музыке! – попробуй повторить
Лишь то, что в почках прячется упорно, –
И если мы умеем говорить,
То этим ей обязаны, бесспорно, –
Попробуй расскажи ей о листве –
Нахлынет и в наитье не оставит
Моленьем уст, не сомкнутых в молве,
Покуда мир иную почву славит.

Седеют волосы – и сердце сгоряча
Забьётся трепетно и жарко
В неизъяснимости поющего луча
Подобьем Божьего подарка –
И мы, живущие, как птицы, на земле,
Щебечем солнцу гимны без надзора,
Покуда изморозь, оттаяв на челе,
Не станет вдруг порукой кругозора.

Быть кровной связи с вещим и живым,
Быть нежности, что время не нарушит,
Склоняясь наставником к постам сторожевым,
Где добрый взгляд который год послужит,
Где имя верности сумеем прошептать –
Разлуки минули и полнятся кладбища –
А срок отпущенный успеем наверстать,
Как тени, навещая пепелища.

Но Муза кроткая не так уж и проста,
Души заступница, – и, боль превозмогая,
Идём за ней к подножию креста –
Благослови, подруга дорогая
Не забывай меня, – я нынче не клянусь,
Но свято верую в старинные обряды –
И если я когда-нибудь вернусь,
Пусть очи вспомнятся и руки будут рады.

Пусть в этой музыке, где полная луна
Сияет медленно под сенью небосвода,
Беда-разлучница поёт, отдалена,
Не требуя для песни перевода,
Пусть вызов счастия в неистовых звездах
Звучит без удержу – дарованное право,
Подобно яблоне в заброшенных садах,
Само не ведает, насколько величаво.

Пусть вызревающая семенем в ночи
Исходит суть от замысла и риска,
Покуда нам не подобрать ключи
К чертогу памяти, затерянному близко, –
Прости, отшельница! – пусть странными слывём,
Но дух всё выше наш, хоть плоть нагую раним, –
Почти отверженные – мы переживём,
Почти забытые – мы с веком вровень встанем.

Одна половина луны – надо мной,
Другая – во ртах у лягушек, –
И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,
Завесой пространной иль думой одной,
Дыханье стеснив, как окно за стеной,
Как очи в любви у подружек.

Одна половина лица – на виду,
Другая – в тени невесомой, –
Не лай ли собачий звучит на беду,
Не конь ли незрячий идёт в поводу
У месяца мая в забытом саду,
Где созданы ветви истомой?

Где сомкнуты веки и ветер пропал,
Ушёл отдышаться к собратьям,
Не сам ли очнулся и вновь не упал –
И к этому саду всем телом припал –
И в листьях зелёных глаза искупал,
Как будто тянулся к объятьям?

Не смей возражать мне – ты не был со мной,
Не видел ни сумерек зыбких,
Где пух тополиный, как призрак родной,
Напомнил дождю, что прошёл стороной,
О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной,
Бормочешь, слепец, об ошибках!

Ах, эти дни – раденье при свечах!
Живём в каком-то трасе обрученья
И тащимся с плащами на плечах
Туда, где пыл в почёте не зачах, –
Хоть голову давай на отсеченье!

Никто не собирается стареть,
Надеяться на каменную гору, –
Ещё бы не позволили гореть,
Незлобиво в любви поднатореть! –
А смерть придёт некстати и нескоро.

Понять бы эти выплески белил
На выросшую завязь изумруда,
Где лиственные заводи открыл,
Трепещущие скорописью крыл,
Пришелец, заглянувший ниоткуда.

И тремоло послушного листа
Столь выпукло на иззелена-синем
Предвестии воздушного моста,
В сирени окунающем уста,
Что мы его в забвенье не покинем.

Как правило, появится и тот,
Лукавящий в толпе, кто мучит дурью,
Кто за руки восторженно берёт,
Из вёдер заливая небосвод
Берлинской иль парижскою лазурью.

И сразу затевают маскарад,
Чтоб к вечеру, в пристрастьях постоянны,
Прислушивались к шёпоту наяд
Блаженства расточающие яд
Виновники вторжения – каштаны.

Акации в округе расцвели,
В дожде неумолкающем пахучи, –
И птицы удержаться не смогли
От щебета, звенящего вдали,
Столь нужного сегодня для земли
И в небе разгоняющего тучи.

Припомню ли когда-нибудь и я
Дражайшие сии фиоритуры,
Дрожащие над фаской лезвия
В напевном оправданьи забытья
И вставшие на грани бытия,
Где спешно затевали бы амуры?

Вбирай же всеми фибрами души
Воздушные свечения начатки –
И спрашивать, пожалуй, не спеши,
Но мысленно сорвись и согреши –
Куда как наважденья хороши
И грёзы обездоленные сладки!

Так некогда творец Пигмалион,
Волнения постигнуть не умея,
Но что-то прозревающий сквозь стон,
Рождаемый влеченьем вне времён,
И вспыхнувшею страстью просветлён,
Стоял пред изваяньем Галатеи.

Так ночью одинокая луна.
Бессонниц повелительница странных,
Сквозь запах, поднимаемый со дна
Эфира, где разлита тишина,
И выплеснутый в чаши у окна,
Как пленница, скорбит об океанах.

Напутствуют скитальцев Близнецы,
К обители стремятся богомольцы,
Смиреннее сплетаются венцы, –
И зеркало, устав от хрипотцы,
Расскажет, где томятся бубенцы
И прячутся серебряные кольца.

Есть имя у неистовости дней –
Зовут её июньскою порою, –
И тянемся, отверженные, к ней,
И там, где восприятие полней,
В язык вникаем пламенного строя.

Распластанная плещется листва –
Она ещё так мало бушевала, –
И по ветру летящие слова,
Не понятые близкими сперва,
На улицах кружатся как попало.

Толпятся у порога беготни
Акации, белками нависая
Над берегом, где руку протяни –
И что-то невозможное верни –
И сразу же поддержит, не бросая.

Цветению словутому – хвала!
Томлению воздушному – осанна!
И лишь полураскрытые крыла
Подскажут, что любовь твоя была
Подобием звучащего органа.

Для карих бы раздаривать очей
И город сей, и вечер тонкобровый,
Где столько зажигается свечей,
Что струйки сквозняковые речей
Камедью въявь сгущаются вишнёвой.

Венцом терновым нас не удивить –
Несём его по очереди, зная,
Что каждого из грешных, может быть,
В разлуке ни за что не позабыть,
Когда-нибудь с надеждой вспоминая.

Словно думы титанов, клубятся вблизи облака –
И вершины дерев, отрешённо, как тени героев,
Уходящие вкось, ждут подземного, может, толчка,
Чтоб по струнам ударить, прозрачные лиры настроив.

Назревающий дождь, будто медленный гул в небесах,
Исступлённо дыша, надвигается вширь и бормочет
О какой-то отсрочке, кукушкой на старых часах
Прокричавшей о жизни, – и, кажется, спрятаться хочет.

Чьи-то веки, пожалуй, давно уж пора приподнять –
Как томительно лето! – подобно младенцу в купели,
Ощущает крещенье – и всё-таки хочется спать,
Всех, как есть, позабыть – и вернуть, чтоб опять надоели.

Как упрямы слова! – не напрасно им в мире дано
Принимать наяву на себя и хвалу, и удары, –
Приоткрытое плещет зеркальною створкой окно –
И неведомым зельем давно переполнены чары.

Выпей с нами, истец, за великую сущность миров!
За высокую связь поднимай свою рюмку, истица! –
Вьётся птица вдали – и обрывок пространства суров,
Как изнанка холста, где иглы затерялась частица.

Как любви ни таи, непредвиденно вспыхнет она,
Как себя ни казни, всё же вспомнишь порой о хорошем –
Соглашайся же с ночью за то, что надменно темна,
Примиряйся же с утром за то, что ты солнцем не брошен.

О. скажи мне, скажи – чьё обличье в окне узнаю?
Не Медуза ли там? – потому-то в жилье человечьем
Так нам дорог уют, о котором невольно пою
И бальзамом которого раны сердечные лечим.

Этой мартовской ночью ко мне
Позабытая младость пришла, –
Отразилась в холодном окне,
В глубине ледяного стекла.

Запоздала сегодня она,
Прислонилась неловко к стене, –
А была ведь настолько верна,
Что гляжу – и не верится мне.

Видно, пробил страдания час –
И приходится людям грустить, –
Хоть за то ей спасибо сейчас,
Что сумела меня навестить.

Пусть я впрямь перед ней не в долгу,
Но она без меня – устаёт, –
Остаётся на сизом снегу
Голубиный какой-то разлёт.

Пусть несладко мне в мире ночном –
Но, невольно его одолев,
Раздаётся во тьме за окном
Соловьиный какой-то напев.

Будь я просто смешной человек –
Как бы жил я без призрачных уз? –
Знать, давно уж сроднил нас навек
Лебединый какой-то союз.

Видно, сердцу не страшно в огне,
И душа восхищеньем полна –
И склоняется снова ко мне,
Как цветущая вишня, весна.

Увы, роднее наших дней – не будет,
Они уйдут, овеяны тоской, –
И память грешная хрустальный шар раскрутит –
Предгрозья час, нависший над рекой.

Не возражай! – истерзан иль наивен,
Минуя прошлое, пойду я напрямик
Туда, где дол, предчувствующий ливень,
Был в ожиданье так разноязык.

Лазурным роздыхом иль трепетом стрекозьим
Пусть будет каждый миг заворожён, –
Пускай сады, застигнуты предгрозьем,
Воспримут мглу, похожую на стон.

А гром ворчит, ворочая раскаты,
Свинцовые, с налётом серебра,
И ртутные, текучие палаты
Выстраивает в мире для добра.

Никто вокруг не ведает, когда же
Начнётся ливень, – вот оно, «чуть-чуть»! –
И тяжесть неба, в скорби о пропаже,
Ничтожной капле точный чертит путь –

Упала, вздрогнула, в пыли, дыша, забилась,
Почти изгнанница, отшельница почти, –
И ничего уже не позабылось,
И рубежа ещё не перейти.

Глубинный запах от земли,
Столбы седые испарений,
Холмы лиловые вдали,
Куда избранники брели
Из мглы каштанов и сиреней.

Кому бы нынче рассказать,
Что дождь всю ночь гулял по саду?
Какой бы узел развязать,
Какие свитки в руки взять,
Чтоб осознать его прохладу?

Жара не в силах наверстать
Того, что прежде упустила, –
И вот, изгнаннице под стать,
Рыдать не может перестать –
Она обиды не простила.

Кукушка голос подаёт,
Играет иволга на флейте,
И день взволнованный встаёт –
В нём каждый дышащий поёт –
О неумехах пожалейте.

Кружится бабочек чета
Над огурцами и фасолью, –
Неумолимости черта,
В темнице мнений заперта,
Давно тоскует по раздолью.

И сердоликовый простор
Примет и слёз, корней и граней,
Уже пройдя сквозь птичий хор,
Восходит прямо на костёр
Во имя новых испытаний.

Есть две мелодии во мне, –
Одна – о том, что днесь я вижу,
О том, что речь намного ближе
Ночей, не сгинувших в огне.

Другая же – о днях былых,
О том, что свежесть их безмерна,
Что откровенность беспримерна
И неизбежна горечь их.

Когда густеют облака
И ропщет гром среди природы –
И зыблет призрачные своды
Его тяжёлая рука,

Покуда, радуясь родству,
На мир гармония нисходит –
И что-то в сердце происходит
В дожде, купающем листву,

Пока раскрытого окна,
Чтоб свет узреть, мне слишком мало, –
Уже звучит, как встарь бывало,
Неразличимая струна.

И вслед за нею слышу я
Иное музыки касанье –
Души доверчивой метанья
Меж испытаний бытия.

Так сочетаются порой
Порыв земной и дар небесный
В неизъяснимости чудесной,
Где рождены и смысл и строй.

Знакомы ль вам они? – Бог весть! –
То знаки вечности-вещуньи,
То жизни зов при полнолунье,
Певучей подлинности честь.

Прикоснулось прохлады крыло
К сердцевине трепещущей сада, –
Рассуждать о грядущем не надо –
Всё, что мучило, ночью прошло.

Будут плыть по реке лепестки,
Обронённые кем-то знакомым, –
Всё, что отчим даровано домом,
Честь по чести прославят сверчки.

Закружатся в очах дерева
С нависаньем листвы невесомым, –
Всё, что связано с ливнем и громом,
На пороге найдём естества.

Поднимать над водою весло
На челне уходящего взгляда
Не замедлит пора звездопада –
Ей с другими совсем не везло.

Подожду-ка, что будет потом,
Точно ветреный день, разгулявшись, –
Чьи-то тени, при встрече обнявшись,
Промелькнут в темноте над мостом.

И когда разберусь до конца
В каждом жесте безвестном и шаге,
Исцелившей сознание влаги
Не сотру мимоходом с лица.

Пусть чело серебром леденит
Налетевшая горестей стужа –
Есть упорство у зрячего мужа
Может, этим хотя б знаменит.

Есть у песен жестокая суть,
Но без них мы счастливей не станем –
Потому-то и душу израним,
Да и розы положат на грудь.

Куда заглянули вы нынче, слова? –
Не в те ли бездонные воды,
Откуда вы черпали ваши права
По первому зову свободы?

И что же от ваших стенаний и слёз,
От музыки вашей осталось?
В разомкнутом небе – предчувствие гроз,
А в сердце – простая усталость.

Но смысл ваш подспудный не так уж и прост –
И мы не ему ли внимаем,
Когда норовим дотянуться до звёзд
И рокот морей обнимаем?

В листве и лучах средь биенья лучей,
Украсивших грешную землю,
Я ваше участье ещё горячей,
Ещё откровенней приемлю.

Но с вашей повадкой и с вашей мечтой
Не только улыбки знакомы –
И тот, кто лежит под могильной плитой,
Постиг наважденье истомы.

И я наглядеться ещё не могу,
Как день наклоняется к вишням, –
И век неизбежный в себе берегу,
Чтоб с честью предстать пред Всевышним.

Я не верну тебя – о, нет! –
Истоков речи не ищу я –
Она очнулась бы, почуя
Из лет былых встающий свет.

Уже не вызвать образ твой
Из непогоды и стенаний –
И за стеной воспоминаний
Бреду на ощупь, чуть живой.

Ужель увидеть мне дано
И этот дом, где ты гостила,
И сад, где в тайну посвятила,
Чтоб был с тобою заодно?

Не уводи меня опять
Куда-то в дебри листопада –
И сердце бедное не надо,
Любя, на части разрывать.

Мне никогда не позабыть
Ни упованья, ни смятенья, –
Не разрушая средостенья,
Ты возвышаешь, – как мне быть?

Кому тебя мне передать
И на кого тебя оставить?
Ведь, если помнить – значит, славить,
А если славить – то страдать.

Третий день не могу разобрать –
То ли дождь где-то рядом лопочет,
То ли зеркала тусклая гладь
Отразить наши лица не хочет.

Если б дождь – прибежал бы давно,
Нашумел бы вокруг, напроказил, –
Но косится в испуге окно,
Будто впрямь его кто-нибудь сглазил.

Ну а в зеркале – пряная мгла,
И стекла глубина запотела,
И забывчивость ей не мила,
Словно птица туда залетела.

Каплей ртути сгустилось тепло,
Покатилось, в лазури пропало, –
И от сердца опять отлегло,
Полегчало, – и в душу запало.

Слуху дали, крестясь, посошок,
Чтоб на лирника небо взглянуло,
И в заплечный сложили мешок
Отголоски полынного гула.

Что же зрению днесь пожелать?
Не нужна ему вовсе опека –
Знать, дано ему свет сохранять
На закате заблудшего века.

Только с голоса! – с голоса только! –
Появись – и тревогу навей,
Чтоб жасминная месяца долька
На ладони осталась твоей.

Поклянись – этим комом в гортани,
Этой степью, чью речь затвердил,
Этих верб и акаций гуртами,
Что себя отродясь не щадил.

Наклонись – чтобы сердце сжималось,
Чтоб скитаний круги не замкнуть,
Чтобы роза в руке оказалась,
В темноту соизволь заглянуть.

Дотянись – до колец сердцевинных,
До небес в голубой смуглоте,
Чтобы вод не сгубили глубинных,
Задыхаясь в людской тесноте.

Повинись – перед садом и домом –
Во грехах, что случались не раз,
Перед миром, настолько знакомым,
Что не вынесешь всем напоказ.

И когда при звездах загорится
Этот жертвенный пламень в крови,
Ты не сможешь вовек надивиться
На великое чудо любви.

Когда бы с грозами взаправду мы дружили,
Сражались с чудищами, правили ладьёй, –
Тогда б и песнями по праву дорожили,
И справедливее вершился б суд людской.

Когда бы не было наигранной тревоги,
Отвага зрела бы, как летний плод златой, –
Тогда бы твёрже мы стояли на пороге
И Храма Божьего, и хижины простой.

Но всё утеряно и всё дождями смыто,
Снегами стаяло, развеялось песком, –
И вновь мы ищем у небес защиты,
В полынь курганную упавшие ничком.

Но есть воители, не знающие страха, –
Они стрелы не убоятся днём
И ужасов в ночи, горстями праха
Швыряющих в пространство за окном.

Но есть свидетели их подвигов и славы,
Сокровищ, добытых и в битвах, и в трудах, –
Праматерь-степь, и тёмные дубравы,
И твердь высокая в зарницах и звездах.

Ведь память мудрая лишь верным помогает,
И мы осознанно всю жизнь идём на риск –
И вот от собственного взгляда погибает
В зерцале отражённый василиск.

В окне моём – приметы дня,
Его мальчишечьи причуды, –
Вопрос наивный: «Ты откуда?»
По-птичьи смотрит на меня.

Ещё не скажешь: я с тобой!
Никак не можешь надивиться,
Как бы в гостях, – ведь лету длиться,
Плутая тропкою рябой.

Подобно зодчим, чуя свет,
И ты своё воздвигнешь зданье,
Где за ступенями вниманья
Возвышен ветра силуэт.

Подобно певчим, звук узрев,
И ты гармонию услышишь,
В которой бродишь ты и дышишь,
Пристрастье века одолев.

Подобно кормчим, зная путь
В пучине моря иль юдоли,
И ты, спасённый от неволи,
Вольготно вправе ли вздохнуть?

И вот оттаяло внутри,
Преобразило душу слово,
К чему-то новому готово, –
Но ты не спрашивай – смотри.

Что ты, горлица, стонешь о нём –
Ненаглядном, пропавшем?
Хочешь, птаха, – поплачем вдвоём?
Исполать зарыдавшим!

Что ты, иволга, свищешь средь дней,
Где разлад их так жуток,
Забавляясь душою моей?
Мне давно не до шуток.

Что ты хрипло, кукушка, кричишь,
Что ты сдуру пророчишь?
Что ты в воду, волхвуя, глядишь,
Словно лезвие точишь?

Не умолкнуть вам, птицы, вовек –
И в преддверии речи
Зажигает, вздохнув, человек
Подсознания свечи.

Свет ли вздохнёт и уйдёт навсегда,
Грусть ли в листах заплутала? –
Так ли в июле пылала звезда
И простота расцветала?

Так ли небес достигало, скорбя,
Древо гармонии стройной?
Так ли и ты сознавала себя
Дщерью земли неспокойной?

Всё бы в ночи серебриться реке,
К берегу зябкому жаться,
Всё бы кольцу тосковать на руке,
Чтоб на весу удержаться.

Верить кому и кому объяснить,
Думать о чём, чтоб случайно
Не перерезало тонкую нить
Лезвие жгучее тайны?

Ты не надейся, что годы пройдут,
Мысли возникнут благие, –
Певчему горлу услужливый жгут
Скрутят не те, так другие.

Так поспеши доверяться любви,
С ласкою больше не медли,
Чтобы опять загорелись в крови –
Страсть ли великая, свет ли.

На севере – тихо, на юге – тепло,
Промышленный гул – на востоке,
На западе – пусто, – вот солнце взошло, –
Безвременья годы жестоки.

Да помнишь ли ты, как, смеясь у реки,
Мы влагу в ладонях держали –
И ночи бывали всегда коротки,
И дни никуда не бежали?

На лодке – весло, да над лодкой – крыло,
Взлетавшие к облаку птахи, –
Так вот оно, сердце, и вот ремесло,
Забывшее вовсе о страхе!

Крыло надломилось, и лодка худа,
И облако тучи сменили –
И маску с обличья срывает беда,
И вёсла гребцы уронили.

И Дантова тень, в зеркалах отразясь
Как эхо, давно многократна –
И с веком прямая осознана связь,
И поздно вернуться обратно.

И есть упоенье в незримом бою
С исчадьями тьмы и тумана! –
У бездны алмазной на самом краю
От зрячих таиться не стану.

И так набродился я в толпах слепых,
И с горем не раз повидался, –
В разорванных нитях и в иглах тупых
Погибели зря дожидался.

Сомнения – нет, и забвения – нет,
И смерть – поворот карусели,
Но свет изначальный, мучительный свет –
Вот он и бессмертен доселе.

Цикады на яблонях кличут и кличут,
И нет этим песням конца и начала, –
Но вечер пространство своё ограничит –
Корабль, уходящий совсем от причала.

И вот за кормой серебрится дорожка –
Быть может, плутает забытая тропка? –
И лист задрожит, как девичья ладошка,
Поднимется смело, опустится робко.

Подруга степей, половецкая баба,
Из камня глядит, словно вырваться хочет
Иль что-то сказать, – да услышат хотя бы? –
Ну кто там вздыхает и кто там хлопочет?

У тех, кто ресницы, как хвою, раскинул,
Кто руки свои обжигает о пламень,
Есть повод для грусти – кто сердце бы вынул
И дал ему крылья? – ведь сердце не камень!

И вот зарыдали сверчки о свиданье,
И вот мотыльки встрепенулись ночные –
И в этом порыве ищи оправданье
Тому, что ревнители прячут иные.

И вот выплывает священное слово
На светлое небо, где тёмное древо
Движеньем корней к песнопеньям готово, –
И вот проясняется имя напева.

В дожде нахлынувшем ты выглядишь радушной –
Затменьем солнечным на время смущена,
Припоминаешь наши имена,
Владелица обители воздушной.

Хранилище преданий и письмён
Ты никогда ещё не открывала
Тому, кто рвал с Изиды покрывало,
Тщетой людской от скуки приручён.

Могла ты осерчать иль приласкать –
Ведь мы, живя, то гибнем, то воскреснем, –
Но то, что ты моим дарила песням,
Вовек мне у других не отыскать.

Бывало, думал: всё ли ты со мной? –
Прислушивался к голосу из ночи –
И мне твои разбуженные очи
Дороже были мудрости земной.

В забвенье пропадал иль во хмелю,
Иль смерти зрел жестокое обличье –
Везде я сознавал твоё величье –
И ни за что тебя не прогневлю.

Есть память, человеческой древней, –
В рыдании живёт она и стоне, –
И вновь твои горячие ладони
Гнездо свивают в судороге дней.

В той памяти – рождений череда,
И ты, о восприемница благая,
Ребёнка из купели принимая,
Его не покидаешь никогда.

Всюду люди – и я среди них, –
Никуда от юдоли не деться –
Только б сердцу в пути обогреться,
Отрешиться от козней земных.

Так пестра по вокзалам толпа –
Нет нужды ей до всяких диковин! –
Что там в небе – Стрелец или Овен,
Иль копьё соляного столпа?

Принц заезжий, стареющий маг,
Очевидец срывающий маску – –
Кто ты, юноша, ищущий сказку, –
Совершишь ли решающий шаг?

Непогоды, грехи, племена,
Поколенья, поверья, обряды,
За последним обрывком бравады –
В ненасытной земле семена.

Отыскать бы по духу родных,
Оглядеться вокруг, разобраться, –
Да нельзя от судьбы отказаться,
Оказаться в полях ледяных.

Целовать бы мне стебли цветов –
Хоть за то, что бутоны подъемлют,
Что речам в одиночестве внемлют,
Что везде привечать их готов.

Не зависеть бы мне от забот! –
Что за невидаль – видеть страданье,
Удержаться опять от рыданья,
Оправдаться – авось и пройдёт.

И с невидимых сотов стечёт
Мёд воскресный – целебное зелье, –
И справляют вдали новоселье
Под шатром неизменных высот.

Что-то стало на душе тревожно,
Будто тени на сердце легли, –
Угадать причину невозможно –
Где-то в листьях прячется вдали.

Что-то в мыслях смутно замерцало,
Пред окном затеплило свечу –
И, печаль заметив у зерцала,
Беспокоить гостью не хочу.

Не спугнёшь видения потери –
Вот она возникла на виду,
Отворила странницею двери,
Надкусила яблоко в саду.

Кто она, срывающая смело
Грозовые, поздние цветы –
И какое ей, по сути, дело
До всего, о чём шептала ты?

Если ты была всему виною,
Что стряслось, чего не воскресить,
То зачем взлетает надо мною
Золотая, вьющаяся нить?

Видно, нет на свете объясненья
Облетевшим розами годам –
Но за миг неясного томленья
Иногда и годы я отдам.

Нет, никто никогда никому не сказал,
Где сокровища речи таятся –
Средь звериных ли троп, меж змеиных ли жал,
Или там, где беды не боятся.

Соберись да ступай, по степям поброди –
Не родник ли спасительный встретишь?
Не тобой ли угадано там, впереди,
То, что ищешь? – ему и ответишь.

Не биенье ли сердца в груди ощутишь,
Не слова ль зазвучат о святыне? –
Может, взор мимоходом на то обратишь,
Что миражем казалось в пустыне.

Где томленье по чуду? – в слезах ли росло
Иль в крови, что огнём обжигала? –
Потому и священно твоё ремесло,
Что в любви – откровенья начало.

Даже страшные клятвы уже ни к чему,
Если просишь у неба защиты, –
Потому-то не скажешь и ты никому,
Где сокровища речи сокрыты.

Глядится осень в зеркала, –
Закаты лета вспоминая,
Считает годы мгла степная,
Где, увядания не зная,
Она бездонною была.

Теперь светлеет глубь её,
Яснеет мысль, седеет волос,
Алеет высь, пустеет колос,
Голубизны пронзает голос
Прохлады узкой остриё.

Кручинься, осень, и томись
По неизведанным просторам,
Броди по длинным коридорам,
Где впору нашим разговорам
В морскую даль перенестись.

Топчись у века на краю
С грядущей мукою во чреве,
С избытком горечи в напеве,
Подобна пленной королеве,
Которой вряд ли быть в раю.

Вот смеркается, вечереет, –
И душа уже не болеет,
Но глаза от прохожих прячет,
А порою по-птичьи плачет.

Кто ты – горлица иль зегзица? –
Отзовись, не пугайся, птица! –
Не стенай надо мной, не надо,
Не кружись над громадой сада.

Отзовись из далёкой были,
Где себя наяву забыли, –
И во сне возвращенья нету
К золотому началу света.

Что же, корни его – в землице?
Не кричи надо мной, зегзица!
Что же, ветви его – не тронешь?
Что ты, горлица, страшно стонешь?

На кого же ты нас покинул?
Лучше в сердце во мраке вынул,
Лучше б слуха лишил и зренья!
Где предел моего горенья?

– Нет конца твоему горенью –
Ты живущим пришёл в даренье,
Ты поёшь, и звучанье это –
Золотое начало света.

Под утро – прохладней, ночами – темно, –
И месяц ещё отрешённей
Глядит на округу, с тобой заодно,
И осень твоя – всё бездонней.

Что можешь найти ты в забытых ларцах,
В домах накануне разрухи? –
Плоды на ветвях да шипы на венцах
Немотствуют, пришлые, в слухе.

Ищи не ищи – всё уже решено,
Всё выверить где-то успели, –
И там, где распахнуто зренью окно,
Видны холода и метели.

Целы в осязанье деревьев кора,
Смолы золотые наплывы, –
И вы, излиянья любви и добра,
В растерянной памяти живы.

Хранит ли сознанье присутствие стен,
Заветной поры изваянье?
В струении рек и сплетении вен
Велит ли познать расстоянье?

Не знаю, зачем – но не скроем от вас
И месяц под куполом синим,
И тот невозвратный, единственный час,
Где верящих нам – не покинем.

И в горле, задыхаясь, нарастает
Глухая песнь о времени былом –
И ветер стих, и вечер наступает,
И тени появились за столом.

Невольное, далёкое застолье! –
Ночной дурман, рассвета лёгкий хмель,
И речи молодое своеволье,
И в воздухе парящий Ариэль.

Всё было так, – так дважды не бывает,
Так только раз ликуют и поют –
И только розу влажную срывают,
И столько тайн впервые узнают.

Угомонись, распахнутое чудо! –
Лишь хризантемы клонятся к ногам
Да под луной мерцают листьев груды –
Золой полузасыпанный Пергам.

И вовсе не о таком,
Что душу твою изранит, –
Ведь с ним я давно знаком,
Оно укорять не станет,
Оно не удержит нас
В распластанной сени дыма,
Но смертный подскажет час –
И в жизни необходимо.

И вовсе не о таком,
Что сердце твоё тревожит. –
Ведь горе, как снежный ком,
Настигнет тебя, быть может,
Ведь радость застанет вдруг
Тебя на пороге славы,
Друзей раскрывая круг,
Вниманья даруя право.

И вовсе не о таком,
Что очи твои туманит, –
Рассвета сухим мелком
Оно осыпаться станет,
Чтоб птичий возвысить клич,
Листву шевелить на древе, –
Его-то и возвеличь
В едином, как день, напеве.

И вовсе не о таком,
Что слух твой ночами мучит, –
Речным пожелтев песком,
Оно возвышаться учит,
Оно запрокинет звук
Туда, на незримый гребень
Волны беспримерных мук,
Чтоб смысл её был целебен.

И всё это – было, – и вовсе не фарс
Прощанье с отжившею эрой, –
Сулили несчастье Сатурн или Марс,
А счастье – Юпитер с Венерой.

Для воронов пищу готовили впрок
Сражений кровавых адепты –
И что же осталось? – пространства оброк
Да тяжесть неслыханной лепты.

Растений законы грустны и просты,
Законы ристаний – суровы, –
И вновь кладовые темны и пусты,
Хозяева вновь бестолковы.

Опять непогода – великая сушь
Иль одурь лавины дождевной, –
Заточное место – пустынная глушь –
Достойней во мгле повседневной.

И кто-то поднимет однажды главу
И славу нещадную снищет –
Не там ли, где льды тяжелы на плаву
Да ветер над рощами рыщет,

Где вырваны кем-то, кому-то назло,
Гадательной книги страницы,
Где вновь на челне встрепенётся весло
Крылом улетающей птицы?

Но где же спасенье? – ужель в естестве
Найдётся от бед панацея? –
И бродит Медея по пояс в траве,
И ждёт Одиссея – Цирцея.

Это – возраст полыни. Значит – прямо в полымя из огня,
Прямо в осень – в который раз уж?– в листопад, в беззаветный свет,
Прямо в то, что, сжимая сердце, за душою есть у меня,
Что всегда воскресало в мире и чему умиранья нет.

Это – возраст полыни. Значит – принимай, я таков, как есть,
Значит – жил, как дышалось, пелось, как из горла взлететь рвалось,
Значит – так понимать случалось, а сбывалось ли въявь – Бог весть,
Значит – музыкой стало смелой, пронизав и других насквозь.

Это – возраст полыни. Радость, упованье, восторг, разрыв!
Это – ночи, и дни, и годы, ожиданья, разлуки, сны.
Это в жизни и мне встречалось. От любви ничего не скрыв,
Обнимаю покров небесный – и на зрении нет вины.

Осязаю цветы и лица. Слышу крови растущий зов.
И кричит предо мною птица, и крепки у меня крыла.
И земля подо мной – не тмится, и в неё не зароют слов,
Потому что юдоль – всё длится, а звезда надо мной – светла.

Семь лет немыслимых – куда они ушли?
Семь свеч таинственных во мраке догорели, –
Но – слышишь? – музыка рождается вдали
О тех, кто живы и кого отпели.

Так лунный свет пронизывает нас,
Так луч вечерний в душу проникает,
Так люди дышат в свой последний час,
В свой первый час – пред будущим вздыхают.

И нет сомнения, и на сердце легко –
Хоть всё же канет в звёздную пучину,
Туда, где боль, туда, где глубоко,
Туда, где жизнь – Любви первопричина.

Я помню многое – и слов не надо мне,
Чтоб передать доверие мгновенья, –
Ты Саламандрой чудишься в огне,
В порыве нежности, во власти дерзновенья.

Я помню многое – и ты не говори,
Но лучше вслушайся в мелодию разлуки –
Её одну сейчас благодари
За встречи прошлые, за счастье и за муки.

Взгляни в окно, в июньский гул ночной,
С Надеждой, Верою, и мужеством, и грустью, –
Туда, где волны музыки земной
Рекою памяти уже подходят к устью.

Флоксы заполнили сад.
Это – исход карнавала.
Что ж, оглянусь наугад –
Юности как не бывало.

Молодость, пряча лицо,
Сразу за юностью скрылась.
Полночь. Пустое крыльцо.
Нет, ничего не забылось!

Прошлое встало впотьмах,
Словно толпа у причала.
Окна погасли в домах.
Помни, что это – начало.

Всё, с чем расстаться пришлось,
Всё, что в душе отзывалось,
К горлу опять поднялось –
Значит, вовек не терялось.

Роз лепестки и шипы,
Свет на мосту и в аллее,
Шорох сухой скорлупы – –
Нет, ни о чём не жалею!

Ветрено. Гомон в порту.
Флаги над мачтами вьются.
Вот перешли за черту –
Нет, никому не вернуться!

Кончено. Поднятый трап.
Берег отринутый. Пена.
Дождика в море накрап.
Знали бы этому цену!

Пасмурно. Холод проймет –
Муки предвестие новой.
Только на веках – налёт,
Фосфорный, ртутно-лиловый.

Звёздный Ковш на западе горит,
Стынет в реках чёрная вода.
Где сверчки, поющие навзрыд?
Затаились, чуя холода.

Наперёд не стоит забегать
Даже в мыслях, – будет и тепло.
Что тебе сумеют подсказать?
Что за веру сердце обрело?

Воздух плотен. Тени тяжелы.
Неподвижна влажная листва.
Все слова для вечера малы –
Уместится в памяти едва.

Западут в сознание огни,
Ломкий луч за грань перешагнёт
Тишины, знакомой искони,
Словно там тебя недостаёт.

Что ты слышишь? Поздно и темно.
Глушь такая – вряд ли объяснишь.
Поглядишь, сощурясь, за окно.
На крыльце, сутулясь, постоишь.

Всё – с тобой. О чём тебе гадать,
Если жизнь по-прежнему – одна?
Чуть повыше голову поднять,
Отойти спокойно от окна.

Отзвуки дальнего гула ночного, –
Ветер пройдёт – и в саду тишина, –
Словно сквозь сон прозреваешь ты снова,
Мир пред тобой заполняет луна.

О, эти всплески листвы за окошком,
О, хризантем этих отсвет в ночи!
Льётся сиянье, бежит по дорожкам,
В сердце твоё проникают лучи.

О, пробудись в эту ночь ненароком,
Выйди навстречу кручине с крыльца!
Свет разгорается – там, за порогом,
Краешком острым касаясь лица.

Тени вокруг никуда не уходят,
Неудержимо плывут облака, –
Что же с тобою? – да так и выходит –
Милое имя выводит рука.

Видишь – вон там, позади, за оградой –
Всё, что невольно манило сюда, –
Быть ему нынче тоской и отрадой –
Что возразишь, коль ушло навсегда?

Что и осталось – лишь ясное слово,
Зов с высоты да утрат глубина,
Отзвуки дальнего гула ночного,
Мир, над которым восходит луна.

Как бы сказать мне о той, что любил,
Что возвратить не сумею?
Как я себя обречённо губил,
Маясь с душою своею!

Память о ней, породнясь со звездой,
Мне освещала дорогу,
Выйдешь – и обе стоят над водой, –
Господи, как это много!

Кровной ли тайны спасительный взгляд
Сердцем ловил, замирая?
Словно сквозь пламя бредёшь наугад,
Вспыхнув – а всё ж не сгорая.

Что это было? – какую же связь
Чуял, томимый бедою?
Обе сияли, над миром склоняясь,
Память – с высокой звездою.

Обе хранили и обе вели –
Дальше, туда, где светало, –
Смотришь – и вправду забрезжит вдали, –
Надобно было так мало!

Кто мне вернёт эту память сейчас
Вместе с подругой-звездою?
Ищешь, и – пусто, и – слёзы из глаз,
Полночь – да небо седое.

Столь много кануло в немую бездну лет,
Столь много дней в пучине запропало,
Что их ищу – на ощупь, как попало,
Зову – вотще! – в ответ и эха нет.

Столь много минуло и радостей, и слёз!
В воде тускнеющей бесследно растворилось
Всё то, что встарь так страстно говорилось,
А сущность слов холодный вихрь унёс.

Так в час полуночи ни вспомнить, ни связать
Незримо продлевающихся нитей,
Не удержать в руках узлов событий,
С собой в неведомое милый взгляд не взять.

С такою ношею, как путник на юру,
Стою и вслушиваюсь, странно цепенея, –
И знаю, что вернуться не сумею,
Речей своих былых не разберу.

И свет мерцающий один меня согреть
Способен в сумраке бывалом, –
Уже утешиться готов я самым малым,
В окно безмолвное, сощурившись, смотреть.

А там бездонная томится тишина
По оживлению и гулу, –
И если сердце в мире не уснуло,
То рядом с ним лишь боль одна.

Снег сырой на траве в ноябре.
Увяданья приметы, всезнанья,
Запоздалое чьё-то признанье – –
Так темно на дворе!

От сомнений уже не уйти.
Под ногами – провалы, зиянья.
Но коснётся ладони сиянье –
И легко на пути.

И вздохнёшь между тем тяжело –
Что за горькая дума? Откуда?
Что ни шаг – наважденье, остуда.
Всё, что было, – прошло.

Что же будет вон там, впереди?
Только долгая мука – без злобы,
Без обиды, – да свет из чащобы,
Да биенье в груди.

Глубокий тон, высокий лад, –
Неподражаемо звучанье
Как бы защитного молчанья,
В котором чувства говорят.

Непоправимо тяжелы
Для состояния такого
Некстати брошенное слово,
Вкрапленья лести иль хулы.

Его не выразишь ничем,
Как только зрячими глазами,
И потому не знаем сами –
На миг оно иль насовсем.

В нём нашей крови крепнет связь
С неузнаваемо-знакомым
Каким-то берегом искомым,
Где речь, быть может, родилась.

Пушинок тополиных на воде
Доселе небывалые скопленья,
Воздушные слияния, сцепленья,
Не виданные ранее нигде.

Как будто рухнул в воду Млечный Путь
Всей массой разбухающего света,
Заполнил не стихающее лето
Настолько, что давно полна им грудь.

А с берега другой сочится свет –
Акации, туманясь, отцветает,
Как будто светляки, струясь, мерцают,
И времени, чтоб разгореться, нет.

Переизбыток этой белизны
Такое вызывает ощущенье,
Как в час, когда вершится причащенье
И прозревать болящие должны.

Затем и дни в июне столь длинны,
Столь ночи смущены своим бессильем,
Что неизбежным жизни изобильем
Все, в ком душа поёт, вдохновлены.

Затем душа поющая светла,
Что нет ей смысла прятаться в потёмках,
В незримых гранях, в наслоеньях ломких, –
И мир она не медля приняла.

Дождём умытые листы,
Сиянье из-за окоёма,
Из-за расплавленной черты,
Благая, пряная истома.

Какой-то, видно, есть резон
Стоять под струями прямыми,
Чтоб, отдышавшись, как сквозь сон,
Своё тебе промолвить имя.

И я мгновенно узнаю
Друзей возвышенных давнишних,
Преображавших жизнь мою,
В усталых яблонях и вишнях.

Как изменились вы, друзья,
Как постарели ваши лица! –
Но будут ваши жития
На клеймах памяти светиться.

В природе – свой извечный чин,
Как в храме – для иконостаса,
И предостаточно причин
Для слова, образа и гласа.

И лучше выразить, как есть,
Единство времени и доли,
Чем лавры в будущем обресть
И не избавиться от боли.

А горлица стонет вдали –
И, видно, не надо ей слов, –
И в самое сердце земли
Уходит неистовый зов.

Глубинный, томительный зов!
Ты душу изранил мою
И в песне остался без слов
У века на самом краю.

У века на самом краю
Задумаюсь, чуток и зряч:
Ах, что же я вновь узнаю
Сейчас? Ярославнин ли плач?

Сейчас? Ярославнин ли плач
Иль плач половчанки-жены,
Коль так уж я чуток и зряч,
Улышу? – не обе ль равны?

Не обе ль равны, говорю,
Пред небом над мглою степей?
Не обе ль, встречая зарю,
Горюют о жизни своей?

Горюя о жизни своей,
Не обе ль надеются вновь
На то, что из плена степей
Ещё возвратится любовь?

На прибрежной скале я сорвал
Незнакомой травы стебелёк, –
Дух полудня по дому витал
До утра, как степной мотылёк.

Дело к вечеру, – вновь этот дух
Оживает, – загадочный злак
Будит зрение, входит в мой слух,
Зыблет мысль, – не уймётся никак.

На скале я его отыскал,
Что стоит над старинной рекой,
Чтобы плетью медвяной плескал
По столу моему непокой,

Чтобы ночью, к окошку припав,
Этот запах вдыхала луна,
Из бессчётного множества трав
Лишь ему почему-то верна.

И души мне уже не унять,
Этот запах вдохнув колдовской, –
И к скале возвращусь я опять,
Чтоб траву отыскать над рекой.

У неё и названия нет,
Но поймёте ли, что я обрёл? –
Только дух над скалой, только свет,
Небывалый, густой ореол.

Надо ли, чтобы слова разрастались,
Вместе с растеньями в песнях сплетались,
В сумерках прятались, в мыслях взметались,
В листьях сумбур учинив?
Сколько бы им на простор ни хотелось,
Как бы за ветром к дождям ни летелось,
Где бы развязка вдали ни вертелась,
Ток их широк и ленив.

Где бы решимости им поднабраться,
Как бы вольготностью им надышаться,
Как бы с наивностью им побрататься,
Чтобы опять одолеть
То ли стесненье, где некуда деться,
То ли смиренье, где впрок не согреться,
То ли томленье, где в тон не распеться,
Вырваться – и уцелеть?

С кем бы им там на пути ни якшаться,
Как бы о прожитом ни сокрушаться,
Где бы ни рушиться, ни возвышаться –
Нет им покоя, видать,
Ибо успели с раздольем вскружиться,
Ибо сумели с юдолью сдружиться,
С долей намаяться, с болью прижиться, –
Знать, по плечу благодать.

Дай же им, Боже, чтоб реже считались,
Больше ерошились, чаще скитались,
В дни переплавились, в годы впитались, –
В будущем, их ощутив
Где-то, насупясь, а всё же надеясь,
Что-то почуяв, что ждёт, разумеясь,
Кто-то изведает, высью овеясь,
Ясноголосый мотив.

Ветер предгрозья срывает листву,
Небо вокруг потемнело –
Так и скажу, раз уж в мире живу –
Пусть я живу неумело.

Что же со мною? – да так и дышу –
Там, где привольней и проще –
И напоследок узреть не спешу
Монстра державного мощи.

Бреда всеобщего я сторонюсь,
Пытанный ядом и горем, –
Лучше очнусь и смелей породнюсь
С чудом, а попросту – с морем.

Не для того я сумел уцелеть
В бедах и кровных обидах,
Чтобы душой за живых не болеть, –
Где он, спасительный выдох?

Не потому я напутствую вас –
Как-нибудь после поймёте,
Что за пора наступает сейчас –
Сами ко мне вы придёте.

Нет, не случайно я с детства привык
Чуять в порыве знакомом
Гул прорицаний и тайны язык,
Свет благодати над домом.

Воображенья торжество
Да непомерные мученья,
Как бы на грани всепрощенья,
А рядом – рядом никого.

Покуда силятся сверчки
Пощаду вымолить у неба,
Я жду и всматриваюсь – все бы
Так миру были бы близки.

Когда бы все ловили так
Приметы каждого мгновенья,
В ночи оттачивая зренье,
Прозрел бы звук, звучал бы знак.

Не потому ли мне дана
Впрямую, только лишь от Бога,
Как небывалая подмога,
Душа – и чувствует она,

Как век, отшатываясь прочь,
Клубясь в сумятице агоний,
Зовёт, – и свечка меж ладоней
Горит, – и некому помочь,

Никто не может, ничего,
Что схоже с откликами, нету, –
И вот, в тоске по белу свету,
На ощупь ищешь ты его.

Слов не хватает мне? – молчаньем говорю,
Отшельничеством, чувствами иными,
Скитальчеством, надеждами немыми
На то, что сбудется, – а там я посмотрю,
Чей лучше ощущал хребет спинной
Биенье пульса чуткого Вселенной,
Чьи поры впитывали токи поколений
Верней и пристальней, – и ты не спорь со мной –
Не выдюжишь, не сладишь, не найдёшь
Того, что одному из всех даётся
Единожды, – так пусть же остаётся,
Покуда сам к нему когда-нибудь придёшь, –
Всех долговечнее в сумятице земной
Слиянье кровное наитья и прозренья,
Сиянье стойкое, высокое горенье,
Прошедшее эпоху стороной.

Тирсы Вакховых спутников помню и я,
Все в плюще и листве виноградной, –
Прозревал я их там, где встречались друзья
В толчее коктебельской отрадной.

Что житуха нескладная – ладно, потом,
На досуге авось разберёмся,
Вывих духа тугим перевяжем жгутом,
Помолчим или вдруг рассмеёмся.

Это позже – рассеемся по миру вдрызг,
Позабудем обиды и дружбы,
На солёном ветру, среди хлещущих брызг,
Отстоим свои долгие службы.

Это позже – то смерти пойдут косяком,
То увечья, а то и забвенье,
Это позже – эпоха сухим костяком
Потеснит и смутит вдохновенье.

А пока что – нам выпала радость одна,
Небывалое выдалось лето, –
Пьём до дна мы – и музыка наша хмельна
Там, где песенка общая спета.

И не чуем, что рядом – печали гуртом,
И не видим, хоть, вроде, пытливы,
Как отчётливо всё, что случится потом,
Отражает зерцало залива.

Для высокого строя слова не нужны –
Только музыка льётся сквозная,
И достаточно слуху ночной тишины,
Где листва затаилась резная.

На курортной закваске замешанный бред –
Сигаретная вспышка, ухмылка,
Где лица человечьего всё-таки нет,
Да пустая на пляже бутылка.

Да зелёное хрустнет стекло под ногой,
Что-то выпорхнет вдруг запоздало, –
И стоишь у причала какой-то другой,
Постаревший, и дышишь устало.

То ли фильма обрывки в пространство летят,
То ли это гитары аккорды, –
Но не всё ли равно тебе? – видно, хотят
Жить по-своему, складно и твёрдо.

Но не всё ли равно тебе? – может, слывут
Безупречными, властными, злыми,
Неприступными, гордыми, – значит, живут,
Будет время заслуживать имя.

Но куда оно вытекло, время твоё,
И когда оно, имя, явилось –
И судьбы расплескало хмельное питьё,
Хоть с тобой ничего не случилось,

Хоть, похоже, ты цел – и ещё поживёшь,
И ещё постоишь у причала? –
И лицо своё в чёрной воде узнаёшь –
Значит, всё начинаешь сначала?

Значит, снова шагнёшь в этот морок земной,
В этот сумрак, за речью вдогонку? –
И глядит на цветы впереди, под луной,
Опершись на копьё, амазонка.

Вот и вышло – ушла эпоха
Тополиного пуха ночью,
В час, когда на вершок от вздоха
Дышит лёгкое узорочье.

Над столицею сень сквозная
Виснет маревом шелестящим –
И, тревожась, я сам не знаю,
Где мы – в прошлом иль в настоящем?

Может, в будущем возвратятся
Эти шорохи и касанье
Ко всему, к чему обратятся,
Невесомое нависанье.

Сеть ажурная, кружевная,
Что ты выловишь в мире этом,
Если дружишь ты, неземная,
В давней темени с белым светом?

Вспышка редкая сигаретки,
Да прохожего шаг нетвёрдый,
Да усмешка окна сквозь ветки,
Да бездомицы выбор гордый.

Хмель повыветрит на рассвете
Век – железный ли, жестяной ли,
Где-то буквами на газете
Люди сгрудятся – не за мной ли?

Смотрит букою сад усталый,
Особняк промелькнёт ампирный, –
Пух сквозь время летит, пожалуй,
Повсеместный летит, всемирный.

Вот и кончились приключенья,
Ключик выпал, – теперь не к спеху
Вспоминать, – но влечёт мученье –
Тополиного пуха эхо.

Курево скверное – «Ватра»,
Ветер вокруг расплескал
Южного амфитеатра
Улиц, извилин и скал
В духе небрежного жарта
Отзвуки – и на потом
Бросил в сторонке без фарта
Всё, что завяжет жгутом.

Буквы аршинные, титры
Видео, ругань и ложь,
Мирта уступы и митры,
Всё, что живьём не возьмёшь,
Всё, что оставят на завтра,
На опохмелку, в запас,
Для перековки, для гарта,
Словом – подальше от глаз.

Пляжи скольжением гидры
Слепо мелькнут за бортом,
Слёзы случайные вытри,
Молча в кругу испитом
Стой – и гляди неотрывно,
Как остаётся вдали
Всё, что кричало надрывно
О приближенье земли.

Как бы мне выпало время
Там побродить, где бывал
В юности вместе со всеми,
Кто эту жизнь познавал, –
Только по нраву ли будет
Всё, что по праву влекло?
Кто меня там не осудит? –
И вспоминать тяжело.

И в рост устремлённые звенья ветвей,
И в шатких соцветьях дыханье кровей,
Венцы упоительной славы,
Живительных соков к высотам разбег,
Быть может – на годы, а может – на век,
Но всё-таки не для забавы.

Земного нутра изверженье в туман,
Крутое смешенье корней и семян,
Сплошное сплетенье, соседство,
Ауканье, аханье где-то во тьме,
Чтоб только успеть к неизменной зиме
Сберечь для потомства наследство.

Свой голос отдать за великую рать,
И что-то понять, и по крохам не брать
От них эту стойкость и силу –
Но, разом впитав эту цепкость и суть,
В пространство шагнуть, не смущаясь ничуть,
Чтоб солнце заполнило жилы.

И кто мне шепнёт ненароком с утра,
Что всем им теперь только шаг до костра,
Что, может, развеют с золою
Весь этот ступенчатый, звончатый труд
Растений, что к свету сквозь время идут? –
Но их защищаю хвалою.

Вот холодом повеяло ночным –
И Северу довольно только взгляда,
Чтоб всё насторожилось, став иным,
Уже шуршащим шлейфом листопада.

И долго ли продержится луна,
Скользящая сквозь облачные путы?
И песня, пробуждаясь ото сна,
Не рвётся из гортани почему-то.

Потом скажу – успеется, потом, –
Не торопись, не вздрагивай, не надо, –
И так звучит во мраке обжитом
Серебряная грусти серенада.

И так сквозит растерянная весть
По золоту смолёному залива –
И трепетнее чувствуешь, что есть
Над нами Бог — и смотришь молчаливо.

Повременим – ещё не началось,
Ещё не в тягость мне воспоминанья –
И что-то в душу вновь перелилось
Оттуда, где бывал уже за гранью.

И семенем к небесному крыльцу
Прибьётся и твоя причастность к веку, –
И правда: как в воде лицо к лицу –
Так сердце человека к человеку.

Разъединённые в сумятице мирской,
Утратили способность мы к сближенью,
А это значит – жизни продолженью,
И звенья сдерживаем россыпи людской
Уже с усилием – вот-вот и разорвётся
Цепь связей наших – и пойдёт разброд,
Где, хаос не приемля, небосвод
Над новой смутой горько усмехнётся.

Увидев то, что только нам дано
Увидеть было – долгую неволю,
И всё, что с веком выпало на долю,
И то, что в сердце было сожжено,
Познали мы немалую печаль,
Но знания такого, видно, мало
Нам было, – вот и терпим, как, бывало,
Терпели в дни, которых, впрочем, жаль.

И ждём чего-нибудь, да только вот – чего?
Не то, что радости – спокойствия хотя бы,
Шагаем через ямы да ухабы,
А рядом нету никого,
А рядом пусто, пусто и темно,
И ночь вселенскою нам кажется порою –
И то нас тянет вроде к Домострою,
А то затягивает скверное вино.

И нет возможности сдержать разлад и бред,
Скрепить мгновения хотя бы нитью тонкой, –
Уже и почва под кислотной плёнкой
Натужно дышит, и белёсый след
Солей несметных вытянулся вдоль
Земной оси, засыпал все широты –
И Млечный Путь настиг у поворота,
Где живы всё же – Дух, Любовь, Юдоль.

И смысл поступков строен стал и строг,
И голову я выше поднимаю,
И мир, как есть, душою принимаю,
Покуда жив я светом – видит Бог.

Единым домом станет нам Земля –
Вы, циники, и вы, приспособленцы,
Вы, чужестранцы, вы, переселенцы, –
Какие дали зрите с корабля?

Не зря на крыше хижины соей
Ржавеет якорь, кем-то позабытый, –
Надежды символ верной стал защитой
На острове меж древних двух морей.

С дельфиньей стаей журавлиный клин,
Сетей рыбацких клочья и грузила,
И всё, что прежде исподволь грозило –
Зрачок змеиный, жуть средь вязких глин,

И оползень, и ливень, и разбой,
Смешавшиеся с осыпью событий,
Лавиной слухов, порослью открытий,
Отчётливей я виду пред собой.

И жажды мне безмерной не унять –
Всё впитывая, чувствуя, вдыхая,
Приветствую, в прозрачный шар сгущая,
Чтоб суть постичь – и, может быть, обнять.

В неспешных действиях, поступках и словах
Есть свет особенный – и мы к нему стремимся,
И от бессмыслицы назойливой таимся,
Зане с державою былою дело швах.

И, не бахвалясь, мы с трудом своим дружны
В тоске, в рассеянье, в забвении, в скитанье,
Поскольку жертвенное жизни прорастанье
Мы чуем пристальней на грани тишины.

Покуда вижу я негаданный просвет
Во тьме безумия, в чаду кровопролитья,
Иду на ощупь я, но всё ж иду за нитью –
Тонка она – такой у вас и вовсе нет.

Покуда слышу я то гул на берегу
Прибоя позднего, то птичьи восклицанья,
Приемлю долю я, отринув отрицанья,
И перед родиной своею не в долгу.

Покуда призван я в ненастный этот мир
Для песни, славящей его преображенье,
Я, порождение его и отраженье,
Творю неслыханный свидетельства клавир –

О том, как рушилось эпоха, о таком,
Что было истинным, что век опередило
Во имя радости, – и вот земная сила
Дарует веру мне – и светлый строит дом.

Я ничего не видел, кроме
Крыльца впотьмах и света в доме,
Собак на сене и соломе,
Нагого пламени в кострах,
Ветвей, исхлёстанных ветрами,
Лица неведомого в раме, –
И потому гадайте сами,
Кого охватывает страх.

Казалось зрение усталым –
Пора довольствоваться старым,
И ни к чему кичиться даром,
Тянуться к чарам и углам,
Где ветер выглядит сутулым
В обнимку с книгою и стулом –
И целит умыслом, как дулом,
В простор с водою пополам.

Промокла времени громада,
Зола рассыпана по саду,
Пропета лета серенада
Кому-то, скрытому в глуши, –
Зато дарована свобода
Зеркальной двойственностью года
Тому, кто в гуще небосвода
Приют отыщет для души.

Листвы шуршащее свеченье,
Ненастных сфер коловращенье,
Молчанье и столоверченье,
Шарады, ребусы, часы
Уже не скуки, но желанья
Негодованья, пониманья
Томленья, самовозгоранья
Неувядаемой красы.

Кто правит бал и дружен с ленью,
Кому подвластны поколенья –
И кто на грани изумленья
Откроет невидаль вокруг?
В печи моленье и камланье,
Поленьев щёлканье, пыланье,
Как бы от памяти посланье, –
И некий жар почуешь вдруг.

Играя с истиною в жмурки,
Срезая вянущие шкурки,
Гася то спички, то окурки,
Перебирая всякий хлам,
Найдёшь нежданные подарки –
Свечные жёлтые огарки,
Проштемпелёванные марки,
Тетрадей брошенных бедлам.

Никто на свете не обяжет
Учесть твой опыт – весь, что нажит,
Никто, конечно, не подскажет,
Что в этом нечто всё же есть, –
Беспечность рожицу скукожит,
Октябрь уже почти что прожит,
И жизнь пока что не тревожит,
Готовя завтрашнюю весть.

Ну что же, выглядишь неплохо –
Уже на краешке эпоха,
Уже на донышке подвоха
Шестидесятников запал,
И всё, что было, не помеха, –
И между тем нам не до смеха,
И так далёко до успеха,
Что эха чудится оскал.

Но ты подпитывай сознанье
Всем тем, что будит осязанье,
Иголки ловит ускользанье,
Синицу или журавля,
Покуда прежнее везенье
Не надоест до оборзенья,
Другим оставив угрызенья,
На всех глазея с корабля.

Очнись и выйди на дорогу
К иному празднеству и к Богу,
Ищи защиту и подмогу,
В невзгодах имя сбереги, –
Мозги захлёстывает влага,
Прибой кобенится, как брага, –
И укрепляется отвага,
Чтоб слышать вечности шаги.

Век не гулянье и кровь не вода,
Верность и та запоздала,
Время пройдёт – и не сыщешь следа,
Где красота отрыдала.

Время вплеснётся – и вытянет нить,
Свяжет узлы и событья, –
В чём же ненастье ты хочешь винить
С нечистью, с волчьею сытью?

В том ли, что часто встречались они
В трудную пору, в дороге?
Время встряхнётся – и прежние дни
Кажутся чище в итоге.

Век ненасытен – и поздно вставать
На перепутье дозором, –
Время взгрустнёт – и нельзя горевать,
Глядя на пламя с укором.

Ходишь и смотришь – и дальше ходи
Там, за рекою рябою,
Слышишь и видишь – и дальше веди
Всех, кто пойдёт за тобою.

Хочешь и можешь – и должен пройти
Весь лабиринт становленья,
Чуешь и веришь – и должен в пути
Всех оставлять в изумленье.

Проще смотри на земные дела,
Реже советчиков слушай,
Чаще молись, чтобы вера вела
Кромкой меж морем и сушей.

Шире объятья для речи раскрой,
Душу свою сберегая,
Чтобы вон там, за Святою горой,
Эра встречала другая.

Широких крыл прикосновенье,
Высоких сил благословенье,
Проникновение туда,
Где есть участье и вниманье
К душе – и все переживанья
На берег выплеснет вода.

Невыразимое, земное,
Всегда идущее за мною,
Куда б меня ни завела
Стезя кремнистая, крутая,
Чтоб доля, некогда простая,
В движенье сложность обрела.

Полуотдушина и полу-
Печаль – и вновь, похоже, в школу
Брести, усваивая путь
К чему-то важному, где мало
Усердья, – помнится, бывало,
Позёмка скрадывала суть.

Итак – в начале было слово,
К чему-то новому готово,
Оно готовилось обресть
Ещё неслыханное право
На весть из космоса – и славу,
Где вздохов горестных не счесть.

Твоих ли, осень, здесь владений нет,
Правительница области безбрежной?
Зачем ты входишь тенью неизбежной
В сокровищницу таинств и примет?

Пускай зажёг над бездной Скорпион
Светильник свой, – давно ли ты внимала
Тому, кто в жизни значил слишком мало
И совершал деянья, как сквозь сон?

Знать, сам Господь велел тебе найти
Того, чей дух был высветлен тобою, –
И, властвуя упрямо над судьбою,
Вставала ты звездою на пути.

Явилась бы ты, может, на пиру
В безмерном блеске, в облике чудесном,
В земном уборе, в золоте небесном, –
Да веку ты пришлась не ко двору.

Тому, кто жизнь отстаивал плечом
И гибели отринул притязанья,
Твоё – сквозь явь – привычное дерзанье
Не притчей даровалось, а лучом.

Но мне всего дороже каждый раз
Твоё – сквозь грусть, отшельница, – смиренье,
В котором есть высокое горенье
Для душ людских, для ждущих наших глаз.

Если можешь, хоть это не тронь –
Не тревога ли в душу запала? –
И зажёгся в окошке огонь,
И вихры тишина растрепала.

Сколько хочешь, об этом молчи,
Не твоё ли молчание – злато?
В сердцевине горящей свечи
Всё увидишь, что издавна свято.

Всё найдёшь в этом сгустке тепла,
В этой капле томленья и жара –
Напряженье живого крыла
И предчувствие Божьего дара.

Всё присутствует в этом огне,
Что напутствует в хаосе смуты –
Потому-то и радостно мне,
Хоть и горестно мне почему-то.

Всё, что истинно, в нём проросло,
Всё, что подлинно, в нём укрепилось,
Опираясь на речь и число,
Полагаясь на Божию милость.

Потому он в себе и несёт
Всё, что в песнях продлится чудесных,
Всё, что сызнова душу спасёт
Во пределах земных и небесных.

Распознать знакомое струенье – –
Созиданье? – нет, сердцебиенье,
Прорицанье, рвение, забвенье,
Состраданье, – вот она, зима!
Серебренье, веянье, порханье,
Привыканье, тленье, придыханье,
Пониманье, жженье, полыханье,
Тайники, задворки, закрома.

Ну-ка вынем джинна из бутылки,
Поскребём растерянно в затылке,
Золотые времени ухмылки
Превратим в песчинки, – полетим
В никуда, – с волшебными часами
Заодно – и даже с небесами
Не в родстве ли? – может, с чудесами
Всё, что проще, видеть захотим.

Не затем я гибнул, воскресая,
Чтобы мгла куражилась косая
Над землёю, – столькое спасая,
Обрести пристанище в тиши
Помогло мне всё, что было близким,
Что высоким было или низким,
Было с ростом связано и риском –
Вот и стало памятью души.

Пространства укор и упрямства урок,
Азы злополучные яви,
Которой разруха, наверно, не впрок, –
И спорить мы, видимо, вправе.

И вновь на Восток потянулись мосты,
В степях зазвенели оковы –
Но древние реки давно не чисты,
Моря до сих пор нездоровы.

И негде, пожалуй, коней напоить
Безумцам, что жаждут упорно
Громаду страны на куски раскроить
И распрей раскаливать горны.

Отрава и травля, разъевшие кровь,
Солей отложенья густые,
Наветы и страхи, не вхожие в ночь,
При нас – да и мы не святые.

И мы в этой гуще всеобщей росли.
В клетях этих жили и норах,
И спали вполглаза мы – так, чтоб вдали
Малейший почувствовать шорох.

Мы ткани единой частицы, увы,
Мы груды песчаной крупицы –
И рыбу эпохи нам есть с головы
Непросто, – и где причаститься

К желанному свету? – и долго ли ждать
Спасительной сени покрова,
Небесной защиты? – и где благодать,
И с верою – Божие Слово?

И снова – на юг, в киммерийскую тишь,
Где дышится глубже, вольнее,
Где пристальней, может, сквозь годы глядишь
И чувствуешь время вернее.

К вечеру потеплело,
Снег отсырел, разбух,
В душу мою и в тело
Вешний пробрался дух.

Рано, конечно, рано –
Долго ещё зиме
Тешиться самозвано,
Холод держа в уме.

Вот и хрустит дорожка,
Под фонарём блестя, –
В то, что глядит в окошко,
Вслушайся не шутя.

То ли в пустынном взоре
Музыки искра есть,
То ли с востока, с моря,
Ждать мне благую весть.

Кто мне сегодня скажет,
Что меня завтра ждёт?
Всё, что с ушедшим свяжет,
Больше огнём не жжёт.

Кто меня завтра встретит
На берегу морском?
Тает свеча, но светит,
В доме таясь людском.

Своя интонация, знаю,
И голос, конечно же, свой,
И доля, понятно, земная –
Но что же ведёт за собой?

И кто-то шепнёт ненароком
О чём-то – наверно, о том,
Что время – вон там, за порогом,
И скручено вправду жгутом,

Что время – вот здесь, и повсюду
Присутствует, верует, ждёт
Причастности подлинной к чуду
От всех, чьё участье грядёт

В движении общем к открытью
Поистине нового дня,
Который прозреть по наитью
Поможет явленье огня

На кромке нелёгкого века,
На склоне, на грани эпох,
В разливах небесного млека,
На почве, чей пыл не иссох,

На бреге, что круче и выше
Заморских, – на самом краю
Сознанья, – и дальше, за крыши,
Звезду вопрошая свою.

Слова и чувства стольких лет,
Из недр ночных встающий свет,
Невыразимое, земное.
Чью суть не всем дано постичь,
И если речь – в ней ключ и клич,
А может, самое родное.

Давно седеет голова –
И если буйною сперва
Была, то нынче – наподобье
Полыни и плакун-травы, –
И очи, зеленью листвы
Не выцвев, смотрят исподлобья.

Обиды есть, но злобы нет,
Из бед былых протянут след
Неисправимого доверья
Сюда и далее, туда,
Где плещет понизу вода
И так живучи суеверья.

И здесь, и дальше, и везде,
Судьбой обязанный звезде,
Неугасимой, сокровенной,
Свой мир я создал в жизни сей –
Дождаться б с верою своей
Мне пониманья во вселенной.

Сомнамбулическая высь,
Меланхолическая глушь, –
Куда мы, право, поднялись?
Там – рознь и песнь, здесь – тишь и сушь.

Ещё свирепствует раздор
В моём разбуженном краю –
Но я со всеми до сих пор
Краюху страха не жую.

И возвращаюсь я туда,
Где гущина и быстрина,
Лишь потому, что никогда
Свои не горбил рамена

Ни перед тем, кто славил власть,
Ни перед тем, кто правил бал,
Ни перед тем, кто – вот напасть! –
На горло песне наступал.

Но жил я так, что – видит Бог –
Не сосчитать душевных ран, –
И если шёл высокий слог,
То был он, значит, свыше дан.

А если проще пелось мне,
Дышалось легче и полней –
Хватало в мире мне вполне
Любви, и терний, и корней.

От разбоя и бреда вдали,
Не участвуя в общем броженье,
На окраине певчей земли,
Чей покой, как могли, берегли,
Чую крови подспудное жженье.

Уж не с ней ли последнюю связь
Сохранили мы в годы распада,
Жарким гулом её распаляясь,
Как от дыма, рукой заслоняясь
От грядущего мора и глада?

Расплескаться готова она
По пространству, что познано ею –
Всею молвью сквозь все времена –
Чтобы вновь пропитать семена
Закипающей мощью своею.

Удержать бы зазубренный край
Переполненной чаши терпенья! –
Не собачий ли катится лай?
Не вороний ли пенится грай?
Но защитою – Ангелов пенье.

Что же мы видели, глядя сквозь пламя? –
Семя проросшее? новое знамя?
И в зеркалах отражались мы сами
Вроде бы вниз головой, –
Всё бы искать для себя оправданья,
С грустью бесслёзною слушать рыданья,
Строить в пустыне, как зданье, страданье –
Пусть приютится живой.

Новое знанье и зренье иное,
К сроку пришедшие, ныне со мною,
Время прошедшее – там, за стеною,
Имя – и здесь, и вдали, –
Выпал мне, видимо, жребий оброчный,
Вышел мне, стало быть, путь непорочный,
Выдан в грядущее пропуск бессрочный –
Не оторвать от земли.

Уходит какая-то сила,
И вроде бы пусто в груди, –
Так что это всё-таки было?
А впрочем – постой, погоди.

Не новую силу ли чую,
Пространства вдыхая размах?
И старые раны врачую,
Покою внимая впотьмах.

А воля – она многогранна,
Её не бывает полней –
И, видимо, вовсе не странно,
Что тянемся издавна к ней.

В поступках своих своевольны,
Мы сдержанней стали уже –
И, участью этой довольны,
На грозном живём рубеже.

Что было – уже миновало,
Грядут снегопад, ледостав –
И в рёве девятого вала
Нам кажется: каждый был прав.

Ещё не рванулись мы просто
Сквозь дрёмой очерченный круг,
Сквозь драму сомненья и роста
В трагедию времени, друг.

Привыкший делать всё наоборот,
Я вышел слишком рано за ворота –
И вот навстречу хлынули щедроты,
Обрушились и ринулись вперёд,
Потом сомкнули плотное кольцо,
Потом его мгновенно разомкнули –
И я стоял в сиянии и гуле,
Подняв к востоку мокрое лицо.

Там было всё – источник бил тепла,
Клубились воли рвенье и движенье,
Земли броженье, к небу притяженье,
Круженье смысла, слова и числа, –
И что-то там, пульсируя, дыша,
Сквозь твердь упрямо к миру пробивалось, –
И только чуять снова оставалось,
К чему теперь вела меня душа.

Бывало всё, что в жизни быть могло,
И, как ни странно, многое сбывалось,
Грубело пламя, ливнями смывалось
Всё то, что к солнцу прежде проросло, –
Изломанной судьбы я не искал –
И всё, как есть, приемлю молчаливо,
Привычно глядя в сторону залива,
Где свет свой дар в пространстве расплескал.

Как мученик, верящий в чудо,
На острове чувства стою –
И можно дышать мне, покуда
Всего, что могу, не спою.

И вместо кифары Орфея
В руке только стебель сухой –
Но мыслить по-своему смею,
Затронутый смутой лихой.

И кто я? – скажи-ка, прохожий,
Досужую выплесни блажь, –
У нового века в прихожей
Ты места спроста не отдашь.

А мне-то жилья островного
Довольно, чтоб выстроить мост
К эпохе, где каждое слово
Под звёздами ринется в рост.

И всё-таки зренье иное
Дарует порою права
На чаянье в мире земное,
Чьим таяньем почва жива.

Вздохнуть бы о прошлом,
Да что ему вздох? –
Меж пришлым и дошлым
На грани эпох
Ненужным и лишним
Упрямо стою –
И ведомо вышним,
О чём я спою.

Но слишком известно,
Что песня и боль
Всегда поднебесны –
И вкривь, а не вдоль,
При доме – вне дома,
Вне правил и благ,
От смуты и дрёмы –
На пядь иль на шаг.

И слишком знакомы
Приметы беды –
От зимнего грома
До талой воды
Легло расстоянье
Без троп и дорог,
И слава – за гранью,
Свидетелем Бог.

Да много ли надо? –
Лишь выйти, пойми,
Из чуда и сада
Для встречи с людьми! –
Когда бы не слово,
Что сделал бы я
Для света и зова
В кругу бытия?

Выгнутая лоза,
Розовый мёрзлый куст, –
Вот и блестит слеза,
Слово слетает с уст.

Угомонись, уймись,
Выспись и встань, как встарь, –
Брезжущая ли высь,
Жертвенный ли алтарь?

Съёжившись там, внутри,
Выпрямившись извне,
Словно впервой, замри
С первым лучом в окне.

Много ли было троп,
Много ли пело труб
О беззаветном, чтоб
Нужен бывал и люб?

Вот она, весть о том,
Что впереди, в пути, –
Строки скрутив жгутом,
Выскажись и прости.

Перечитай, успей
Вникнуть, постичь, принять,
Занавесь дней посмей
Над головой поднять.

Ты думаешь, наверное, о том
Единственном и всё же непростом,
Что может приютиться, обогреться,
Проникнуть в мысли, в речь твою войти,
Впитаться в кровь, намеренно почти
Довлеть – и никуда уже не деться.

И некуда бросаться, говорю,
В спасительную дверь или зарю,
В заведомо безрадостную гущу,
Где всяк себе хозяин и слуга,
Где друг предстанет в облике врага
И силы разрушенья всемогущи.

Пощады иль прощенья не проси –
Издревле так ведётся на Руси,
Куда ни глянь – везде тебе преграда,
И некогда ершиться и гадать
О том, кому радеть, кому страдать,
Но выход есть – и в нём тебе отрада.

Не зря приноровилось естество
Разбрасывать горстями торжество
Любви земной, а может, и небесной
Тому, кто ведал зов и видел путь,
Кто нить сжимал и века чуял суть,
Прошедши, яко посуху, над бездной.

Я вернуться хочу туда,
Где окно в темноте горит,
Где журчит в тишине вода
И неведомый мир открыт.

Я вернуться туда хочу,
Где свечу иногда зажгут,
Где и ночью тепло плечу
И сомнений слабеет жгут.

Я вернуться туда бы рад,
Потому что и ключ, и речь,
И рачительный свет, и лад
Смогут душу мою сберечь.

Я вернуться бы рад туда,
Потому что и клич, и плач
Будут рядом со мной всегда,
Будет голос мой жгуч и зряч.

Будет слух тяготеть к лучу,
Будет крепнуть с минувшим связь,
Где к луне до сих пор лечу,
А над нею звезда зажглась.

Подожди меня, рай, поверь,
Что с тобою давно светло, –
Потому и могу теперь
Поднимать над бедой крыло.

Этот жар, не угасший в крови,
Эта ржавь лихолетья и смуты –
Наша жизнь, – и к себе призови
Всё, что с нею в родстве почему-то.

Соучастье – немалая честь,
Состраданье – нечастое чувство,
И когда соберёмся – Бог весть! –
На осколках и свалках искусства?

То, что свято, останется жить,
Станет мифом, обиженно глядя
На потомков, чтоб впредь дорожить
Всем, что пройдено чаянья ради.

Будет перечень стыть именной
На ветрах неразумных эпохи,
Где от нашей кручины земной
Дорогие останутся вздохи,

Где от нашей любви и беды,
От великой печали и силы
Только в небе найдутся следы,
Если прошлое всё-таки было,

Если это не сон, не упрёк
Поколеньям иным и народам,
Если труд наш – отнюдь не оброк
Под извечно родным небосводом.

Всё дело не в сроке – в сдвиге,
Не в том, чтоб, старея вмиг,
Людские надеть вериги
Среди заповедных книг, –
А в слухе природном, шаге
Юдольном – врасплох, впотьмах,
Чтоб зренье, вдохнув отваги,
Горенью дарило взмах –
Листвы над землёй? крыла ли
В пространстве, где звук и свет? –
Вовнутрь, в завиток спирали,
В миры, где надзора нет!

Всё дело не в благе – в Боге,
В единстве всего, что есть,
От зимней дневной дороги
До звёзд, что в ночи не счесть, –
И счастье родного брега
Не в том, что привычен он,
А в том, что устав от снега,
Он солнцем весной спасён, –
И если черты стирали
Посланцы обид и бед,
Не мы ли на нём стояли
И веку глядели вслед?

Свечи не догорели,
Ночи не отцвели, –
Вправду ли мы старели.
Грезя вон там, вдали?

Брошенная отрада
Невыразимых дней!
Может, и вправду надо
Было остаться с ней?

Зову служа и праву,
Прожитое влечёт –
Что удалось на славу?
Только вода течёт.

Только года с водою
Схлынули в те места,
Где на паях с бедою
Стынет пролёт моста.

Что же мне, брат, не рваться
К тайной звезде своей?
Некуда мне деваться –
Ты-то понять сумей.

То-то гадай, откуда
Вьётся седая нить, –
А подоплёку чуда
Некому объяснить.

Те же на сердце думы легли,
Что когда-то мне тяжестью были, –
Та же дымка над морем вдали,
Сквозь которую лебеди плыли,
Тот же запах знакомый у свай,
Водянистый, смолистый, солёный,
Да медузьих рассеянных стай
Шевеленье в пучине зелёной.

Отрешённее нынче смотрю
На привычные марта приметы –
Узкий месяц, ведущий зарю
Вдоль стареющего парапета,
Острый локоть причала, наплыв
Полоумного, шумного вала
На событья, чтоб, россыпью скрыв,
Что-то выбрать, как прежде бывало.

Положись-ка теперь на меня –
Молчаливее вряд ли найдёшь ты
Среди тех, кто в течение дня
Тратят зренья последние кошты,
Сыплют в бездну горстями словес,
Топчут слуха пустынные дали,
Чтобы глины вулканный замес
Был во всём, что твердит о печали.

Тронь, пожалуй, такую струну,
Чтоб звучаньем её мне напиться,
Встань вон там, где, встречая весну,
Хочет сердце дождём окропиться,
Вынь когда-нибудь белый платок,
Чтобы всем помахать на прощанье,
Чтоб увидеть седой завиток
Цепенеющего обещанья.

Так в марте здесь, как в Скифии – в апреле:
Рулады птичьи, почки на ветрах,
Произрастанья запахи и цвели,
С восторгом вместе – неизжитый страх,
Неловкая оглядка на былое,
На то, что душу выстудить могло,
В ночах пылая чёрною смолою,
Выкручивая хрупкое крыло.

Подумать только – всё же миновало
Удушье – и в затишье мне тепло –
Бог миловал, чтоб снова оживало
Всё то, что встарь сквозь наледь проросло,
Чтоб нелюди не шастали, вполглаза
Приглядывая, где я побывал,
Чтоб сгинула имперская зараза,
Как хмарь, что вновь ушла за перевал.

Не так я жил, как некогда мечталось,
Да что с того! – какое дело вам
До строк моих, чья вешняя усталость
Сродни стряхнувшим зиму деревам?
Их свет ещё расплещется с листвою
В пространстве Киммерии, – а пока,
Седеющей качая головою,
Сквозящие встречаю облака.

Выскользнув и пропав
(Спрятавшись, так – вернее),
Звук, безусловно, прав,
Благо, иных сильнее.

Вон он опять возник,
Выросший и восставший, –
Мыслящий ли тростник,
Виды перевидавший?

Ветер ли на холмах,
Шорох ли дней негромкий?
Вздох, а вернее – взмах,
Вздрог – за чертой, за кромкой.

Ломкой причины злак,
Едкой кручины колос?
Лик, а вернее – знак,
Зрак, а вернее – голос.

Врозь – так незнамо с кем,
Вместе – в родстве и чести, –
Зов! – но и – зевом всем –
Вызов любви и вести.

Заумь? – летящий слог,
След на песке прибрежном, –
Свет, а точнее – Бог,
Сущий и в неизбежном.

Вишни цветут не на шутку в апреле,
Льют за дождями дожди, – неужели
Выветрит время рассветные трели,
Вытолкнет с маху пичуг
В дали гремучие, в хаос и смуту,
В холод и голод, где жил почему-то
Век, напоказ оборвавшийся круто? –
Нет, это всё-таки юг!

Нет, это всё-таки с каждым бывало –
Этого много, но всё-таки мало,
Солнце взошло – и беда миновала,
Страхи растаяли вмиг,
Пчёлы гудят о таком, что дороже
Эха былого, что сердца моложе,
Свищут пичуги о счастье – но всё же
Камешком в горлышках – крик.

Что же ты вновь, как и прежде, тревожишь
Душу мне, время ночное?
Может, и нынче поддержишь и сможешь
Сердце насытить весною?

Нечего ждать мне поблажек от яви –
Всё-то она выжидает, –
Значит, по-своему действовать вправе
Тот, кто живым сострадает.

Некогда помнить мне зло и обиды,
Всех обходя стороною, –
Пусть на пути я и видывал виды –
Имя повсюду со мною.

По ветру, други, рассеяно племя,
По миру, братья, – плеяда,
В почву заветную брошено семя
Певчими в дни звездопада.

Пламя поднимется вместе с листвою,
Мёртвые встанут с живыми,
Знамя расплещется вслед за молвою,
Снами пройдёт грозовыми.

Стремя нащупают узкой стопою
Вестники света с востока –
Значит, и мы небывалой тропою
К ясному выйдем истоку.

Внесли букет простых цветов с холма
Сюда, где сад от роз разбухших светел,
Где дом открыт, – и сразу я заметил
Неброский отсвет, сдержанный весьма,
На диво стойкий в смутные года,
Не запах – дух почуял я знакомый
Кочевий давних, пряною истомой
И горечью, крутою, как всегда,
Ещё зовущих, – истово, как встарь,
Умеющих по-новому напомнить
О таинствах – и нехотя восполнить
Утрат моих печальный календарь.

Струится отсвет – и вослед за ним
Негромкий отзвук слышится былого –
И памятью навеянное слово
Самим своим присутствием земным
Всем нам, живым, о многом говорит –
И возраст сердца речи не помеха,
И сей приют – наивная утеха,
Эпохи нет, вот-вот и догорит,
Сожжёт впотьмах последние мосты,
На берегу оставит нам пустынном
Алтарный дым, да вздох в краю полынном,
Да эти безыскусные цветы.

Багровый, неистовый жар,
Прощальный костёр отрешенья
От зол небывалых, от чар,
Дарованных нам в утешенье,
Не круг, но расплавленный шар,
Безумное солнцестоянье,
Воскресший из пламени дар,
Не гаснущий свет расставанья.

Так что же мне делать, скажи,
С душою, с избытком горенья,
Покуда смутны рубежи,
И листья – во влажном струенье?
На память ли узел вяжи,
Сощурясь в отважном сиянье,
Бреди ль от межи до межи,
Но дальше – уже покаянье.

Так что же мне, брат, совершить
Во славу, скорей – во спасенье,
Эпох, где нельзя не грешить,
Где выжить – сплошное везенье,
Где дух не дано заглушить
Властям, чей удел – угасанье,
Где нечего прах ворошить,
Светил ощущая касанье?

Эту книгу когда-нибудь молча открой,
Пролистай на досуге страницы, –
В ней почувствуешь, может, особенный строй,
Киммерийские вспомнишь зарницы.

В ней оставлено всё, что от глаз не скрывал,
Что не кажется ношей излишней, –
Разве каждый из нас на земле не бывал
Продолжением воли Всевышней?

Что за годы мы вместе с тобою прошли,
Что за вещее знали мы слово?
Понимаешь ли ты, что за жизнь мы вели?
Да и к новой – едва ли готовы.

Чтобы душу в покровы пространства облечь,
Что за жертвы мы встарь приносили?
Что за тайны пытались в беде уберечь
И пощады вовек не просили?

Что за речь, отрешаясь от ржави и лжи,
На простор из груди твоей рвётся –
И откуда в тебе эта вера, скажи?
Ведь она не случайно даётся.

Не с тобою ли в мире мне стало светлей,
Где намаялись оба мы вволю?
Не о том я совсем – ни о чём не жалей –
Что нам выпадет нынче на долю?

Будешь ясной исполнена ты красоты
На краю октября, в непогоду,
Где горят, обжигая ладони, листы,
В индевелую падая воду.

Сновиденья твои переполнят цветы,
В эту явь начиная вторженье,
Где грядущего мы прозреваем черты,
Чтобы длилось любви постиженье.

Ты, душа, влеченья не скрывала
К берегам, где встарь уже бывала.
К берегам, где издавна томится
Всё, что днесь то вспомнится, то снится,
К берегам, где волю славит лира,
К берегам, где скоро будет сыро,
К небесам, где музыка витала,
К облакам, рассеянным устало.

Ты, душа, упряма в этой тяге –
Дни пройдут, и власти сменят стяги,
Не застынут вести на пороге,
Подоспеют новые итоги,
Выпьют вина, слитые во фляги,
Не просохнут строки на бумаге, –
А тебя попробуй удержи-ка,
Узелок незримый развяжи-ка.

Ты, душа, беспечна в этой блажи,
В раж вошедши, празднична – и даже
Хороша в движении к истокам,
В этой смеси запада с востоком.
В этом сплаве севера и юга,
За чертою призрачного круга,
Где тропа спасительная слово
Из ненастья вывести готова.

Запела, выросла строка
Из мрака летнего и зноя –
Струенье хрупкое, сквозное, –
Зачем? – неужто на века?

На склоне призрачного дня,
За гранью памяти и ночи,
Чьи сны до чаянья охочи,
Зачем ты смотришь на меня?

Затем, наверное, дано
Всему живому в мире слово,
Что свет, с небес пришедший снова,
С землёю всюду заодно.

Побудь со мною! – что с того,
Что я так буднично немолод?
Ведь мы так празднично сквозь холод
Любви хранили торжество.

Постой! – мне, вроде бы, тепло
От этой дышащей устало
Волны, что ласку расплескала,
На берег рухнув тяжело.

Пойми – и всё-таки прости
За бред жестокий, многолетний
Эпохи, с просьбою последней
Способной дух перевести.

За то, что в сумерках её
Плутали часто мы вслепую,
Глотая истину скупую
Питья, а с ним и забытьё.

За то, что, выживший с трудом,
Не там, где надо, я храбрился – –
О, дай мне Бог, чтоб свет продлился,
Которым издавна ведом.

Покуда я сам не узнаю, куда
Уходит за памятью время,
Ночная звезда и морская вода
Со мной – но не вместе со всеми.

Покуда я сам не изведаю здесь,
Откуда берутся истоки,
Я вынесу бремя и выпрямлюсь весь
Внезапно, как свет на востоке.

Покуда я сам не открою ларцы,
Где свитки седые хранятся,
Пора не пройдёт, где волчицы сосцы
Не млеком, а кровью струятся.

Волчица степная, лихая пора,
Закатная, грозная эра!
Кого это тянет уйти со двора
Какая-то, право, химера?

Кого это ветром прибило к окну,
Засыпало солью и пылью,
Обвеяло пеплом у века в плену,
Чтоб завтра призвать к изобилью?

Кого это выдуло вихрем из нор,
Изрезало бритвами споров?
И чей это пот проступает из пор,
И чей это скалится норов?

Не всё ли равно мне? – я сам по себе –
И я не участник хаоса –
И вовсе не тень проскользнёт по судьбе,
Но листьев круженье с откоса.

Я буду разматывать этот клубок,
Покуда не вырастет следом,
Чутьём и наитьем высок и глубок,
Тот мир, что лишь вестникам ведом.

Покуда завораживаешь ты
Своим напевом горьким, Киммерия,
Бессмертен свет, сходящий с высоты
На эти сны о воле неземные,
На этот сад, где, к тополю склоняясь,
Тоскует сень сквозная тамариска
О том, что есть неназванная связь
Примет и слов, – невысказанность близко,
Чуть ближе взгляда, – ветром шелестит,
С дождём шумит, якшается с листвою,
То веткою масличною хрустит,
А то поёт над самой головою,
О том поёт, что нечего искать
Вот в этой глуби, выси и просторе,
Поёт о том, что сызнова плескать
Волною в берег так же будет море,
Как некогда, – как, может, и тогда,
Когда потомкам что-нибудь откроет
Вот эта истомлённая гряда,
В которой день гнездовье не устроит, –
И вся-то суть лишь в том, чтоб находить
Всё то, что сердцу помнится веками, –
И с этой ношей по миру бродить,
Рассеянно следя за облаками.

То роем пчёл, то птичьим говорком,
Наречьем свищущим, щебечущим, щемящим,
На веки вечные прощаясь, точно ком
Застыл в гортани, – паводком звенящим,
Шумящим выводком, незримым локотком,
Ещё мелькающим и тающим в лазури,
Чтоб все, кто всё-таки владеют языком,
Лоскутья домыслов кроили по фигуре,
Чтоб тот, кто с кем-нибудь хоть чуточку знаком,
Хотя бы изредка здоровался когда-то,
Привык довольствоваться даже пустяком,
Вниманья требуя предвзято,
Приходит осень – всё-таки при ней,
Неумолимой и печальной,
И жесты сдержанней, и тон куда скромней,
Чем там, в наивности поры первоначальной,
В невинных опытах, ненайденных словах,
Ещё желающих принять иные формы,
Чем им положено, – а нынче дело швах,
А там обрушатся и непогодь, и штормы
На эту почву с глиной пополам,
С хрустящей россыпью по кромке самоцветной,
А там, как водится, такой пойдёт бедлам,
Что дом насупится с досадой безответной
На эту плещущую всем, что под рукой,
Куда попало, только бы попала,
Погоду, бредящую влагой день-деньской,
Бубнящую, что за ночь накропала,
В накрапе каверзном оконного стекла,
Что вряд ли выдержит всю мощь её крутую,
Всю горечь тайную, что кровью истекла,
Всю помощь странную, что всё же не впустую,
Как ни крути, но всё-таки дана
Как бы порукою за то, что завтра будет,
Приходит осень – то-то и она
Живёт, как Бог положит и рассудит.

Каждой твари – пара в подлунном мире
На ковчеге том, где стол, и ложе, –
Не своими ль в доску, себя транжиря,
На чужом пиру мы стареем всё же?

По ранжиру каждый, пожалуй, может,
Перекличке вняв, у стены застынуть, –
Но какая, друже, обида гложет,
Если кто-то хочет ряды покинуть!

Нет покоя, брат, и в помине даже –
Из неволи мы, из тоски да боли,
Запоздали мы, – потому-то, враже,
Ты рассыплешь вдосталь хрустящей соли.

То ли дело свет, что в себе хранили,
То ли дело дух, что несли с собою, –
Хоронили всех – а потом ценили,
Укоряли всех, кто в ладах с судьбою.

У эпохи было лицо рябое,
По приказу шла от неё зараза –
Но куда бы нас ни вели гурьбою,
У неё на всех не хватало сглаза.

Слово раб изгнал я из всех законов,
Что в пути своём на ветрах воспринял –
И знавал я столько ночей бессонных,
Что покров над всем, что живёт, раскинул.

Слово царь я тем на земле прославил,
Что на царство, может быть, венчан речью –
Потому-то всё, что воспел, оставил
На степной окраине, – там, за Сечью.

Не касайся, враже, того, что свято, –
Исцеляйся, друже, всем тем, что скрыто
В стороне от смут, у черты заката,
Где от кривды есть у тебя защита.

Мне видеть непогодь с годами всё трудней –
Пусть ночь куражилась над всеми понемногу,
Сулила хлопоты и дальнюю дорогу,
Но что-то было в ней, что зрения верней.

И вот окрестности с утра заволокло
Слоёной дымкою – и там, за окоёмом,
Открылось прошлое разомкнутым проёмом –
И солнце красное совсем в него ушло.

Настолько чувственность в природе велика,
Что нет ни радостней, пожалуй, ни грустнее –
Чужие, вроде бы, но столького роднее,
Лишь отрешённее растают облака.

Деваться некуда – и некого простить
За то, что, странствуя, к истокам не вернулся,
Не вынес тяжести, на зов не обернулся,
Не выбрал времени, чтоб друга навестить.

Шумит над вами жёлтая листва,
Друзья мои, – и порознь вы, и вместе,
А всё-таки достаточно родства
И таинства – для горести и чести.

И празднества старинного черты,
Где радости нам выпало так много,
С годами точно светом налиты,
И верю я, что это вот – от Бога.

Пред утренним туманом этажи
Нам брезжили в застойные годины, –
Кто пил, как мы? – попробуй завяжи,
Когда не всё ли, в общем-то, едино!

Кто выжил – цел, – но сколько вас в земле,
Друзья мои, – и с кем ни говорю я,
О вас – в толпе, в хандре, навеселе,
В беспамятстве оставленных – горюю.

И ветер налетающий, застыв,
Приветствую пред осенью свинцовой,
Немотствующий выстрадав мотив
Из лучших дней, приправленных перцовой.

Отшельничать мне, други, не впервой –
Впотьмах полынь в руках переминаю.
Седеющей качая головой,
Чтоб разом не сгустилась мгла ночная.

Ночь киммерийская – на шаг от ворожбы,
На полдороге до крещенья, –
В поту холодном выгнутые лбы
И зрения полёт, как обращенье
К немым свидетельницам путаницы всей,
Всей несуразицы окрестной –
Высоким звёздам, – зёрна ли рассей
Над запрокинутою бездной,
Листву стряхни ли жухлую с ветвей,
Тори ли узкую тропинку
В любую сторону, прямее иль кривей,
Себе и людям не в новинку, –
Ты не отвяжешься от этой темноты
И только с мясом оторвёшься
От этой маревом раскинувшей цветы
Поры, где вряд ли отзовёшься
На чей-то голос, выгнутый струной,
Звучащий грустью осторожной,
Чтоб море выплеснуло с полною луной
Какой-то ветер невозможный,
Чтоб всё живущее напитывалось вновь
Какой-то странною тревогой,
Ещё сулящею, как некогда, любовь
Безумцу в хижине убогой.

Широких масел выплески в ночи,
Ворчанье чёрное чрезмерной акварели,
Гуаши ссохшейся, – и лучше не молчи,
Покуда людям мы не надоели,
Покуда ржавые звенят ещё ключи
И тени в месиво заброшены густое,
Где шарят сослепу фонарные лучи,
Как гости странные у века на постое,
По чердакам, по всяким закуткам,
Спросонья, может быть, а может, и с похмелья –
Заначки нет ли там? – и цедят по глоткам
Остатки прежнего веселья, –
Ухмылки жалкие расшатанных оград,
Обмолвки едкие изъеденных ступеней,
Задворки вязкие, которым чёрт не брат,
Сады опавшие в обрывках песнопений,
Которым врозь прожить нельзя никак,
Все вместе, сборищем, с которым сжился вроде,
Уже отринуты, – судьбы почуяв знак,
Почти невидимый, как точка в небосводе,
Глазок оттаявший, негаданный укол
Иглы цыганской с вьющеюся нитью
Событий будущих, поскольку час пришёл,
Уже доверишься наитью, –
А там и ветер южный налетит,
Желающий с размахом разгуляться,
Волчком закрутится, сквозь щели просвистит,
Тем паче, некого бояться, –
И все последствия безумства на заре
Неумолимо обнажатся, –
И нет причин хандрить мне в ноябре,
И нечего на время обижаться.

Вода вплотную движется к ногам,
Откуда-то нахлынув, – неужели
Из чуждой киммерийским берегам
Норвежской, скандинавской колыбели? –
И, как отверженный, беседуя с душой,
Отшельник давешний, дивлюсь ещё свободе,
Своей, не чьей-нибудь, – и на уши лапшой
Тебе, единственной при этой непогоде,
Мне нечего навешивать, – слова
Приходят кстати и приходят сами –
И нет хвоста за ними – и листва
Ещё трепещет здесь, под небесами,
Которые осваивать пора
Хотя бы взглядом, –
И пусть наивен я и жду ещё добра
От этой полночи – она-то рядом, –
Всё шире круг – ноябрьское крыльцо
Ступени путает, стеная,
Тускнеет в зеркальце холодное кольцо –
И в нём лицо твоё, родная,
Светлеет сызнова, – неужто от волшбы? –
Пытается воздушное теченье
Сдержать хоть нехотя дорожные столбы –
От непомерности мученья
Они как будто скручены в спираль
И рвутся выше,
И, разом создавая вертикаль,
Уйдут за крыши, –
Не выстроить чудовищную ось
Из этой смуты –
И зарево нежданное зажглось,
И почему-то
Узлом завязанная, вскрикнула туга
И замолчала, –
Как будто скатные сгустились жемчуга
Полоской узкою, скользнувшей от причала.

О чём ты, скажи мне? – конечно, о тех,
Ушедших в дожди да туманы, –
Ни слёз, ни улыбки не хватит на всех –
Залечишь ли прежние раны?

Откуда же, вспомни, у нас повелось
Вот это: ушли – ну и ладно?
Им больше бы пелось и меньше пилось,
А жили как жили – нескладно.

Прощайте, друзья! – вы недаром гуртом
Шагали навстречу обидам –
И дней, что осознаны будут потом,
Заветного смысла не выдам.

Есть возраст особый – и слово за ним,
Отныне он впрямь безупречен,
Он верой оправдан и почвой храним –
И, стало быть, свыше отмечен.

Мне слушать осталось лишь ветер у скал,
Где даль, уходя, оглянулась,
Чтоб всё, что горстями в былом расплескал,
Напевом и светом вернулось.

Чего ты ждёшь сегодня от меня,
Пора моя, пустынница седая?
Кого зовёшь, ещё не увядая,
Воспрянув от присутствия огня,
С которым в доме, вроде, веселей –
Не всё ль равно – печного иль свечного –
То дикого, а то почти ручного, –
Смотри на пламя, плачь и не жалей
Ни о былом, с которым сутью всей
Ты связана так прочно и незримо,
Ни о таком, чем издавна ранима,
Ни о бессонной памяти своей,
С которою так трудно совладать,
Укрыв её под ветром леденящим,
Ни – вымолвить бы мне – о настоящем,
В котором всем придётся отстрадать,
Чтоб высветлилось всё, чем жили мы,
Дышали чем, всем телом понимая,
Что ночь идёт, холодная, немая, –
Чего ещё ты хочешь средь зимы? –
Добра души и музыки тепла,
Когда звезда Рождественская близко –
И нет любви без муки и без риска,
А нежность и светла, и тяжела.

Скифские хроники: степь да туман,
Пыль да полынь, чернозём да саман,
Шорох травы да соломы,
Западный ветер – похоже, с дождём,
Дверца, забитая ржавым гвоздём,
Тополь, – ну, значит, мы дома.

Ключ полустёртый рассеянно вынь,
Разом покинь беспросветную стынь,
Молча войди, – не надейся,
Что хоть однажды, но встретят тебя,
Лишь привечая, пускай не любя, –
Печь растопи, обогрейся.

Всё, что извне, за окошком оставь,
Чувства и помыслы в сердце расплавь, –
Долго ль пришлось добираться
В эти края, где души твоей часть
С детства осталась? – на всё твоя власть,
Господи! – как разобраться

В том, что не рвётся блаженная связь,
Как бы тропа твоя в даль ни вилась,
Как бы тебя ни томили
Земли чужие, где сам ты не свой? –
Всё, чем дышал ты, доселе живой,
Ливни ночные не смыли.

Что же иглою цыганской сшивать?
Как мне, пришедшему, жить-поживать
Здесь, где покоя и воли
Столько, что хватит с избытком на всех,
Где стариною тряхнуть бы не грех,
Вышедши в чистое поле?

И вот он, приют неизведанный мой
Меж морем и сушей, меж светом и тьмой,
На кромке прибрежного рая,
Где чайки кружат вперемешку с листвой,
Где волны у свай отдают синевой,
Следы на песке не стирая.

И здесь никуда не девалась тоска,
И грусть временами настолько близка,
Что кажется птицей ручною, –
И радость придётся ещё обрести,
Тропу проторить и мосты навести
Меж снами и явью дневною.

И что мне навёрстывать, если со мной
Сей строй небывалый всей жизни земной,
Вся невидаль мира – и тяга
Куда-то в пространство, где легче дышать,
Где что-нибудь важное можно решать,
И речи, и почве во благо!

Полынь киммерийская слаще ли, друг,
Чем скифская? – всё, что посеешь вокруг,
Пожнёшь, – и поэтому свято
Всё то, что возвысит над бездной мирской,
Спасёт от бравады её шутовской –
И встретит в грядущем, как брата.

К золотым ведёт островам
Свет нежданный луны в апреле –
Ближе к тайне, к заветной цели,
К этим выдышанным словам.

Наполняет желанный гул
Сонмы раковин – и в пустотах
Стынет эхо, звеня в высотах,
Если каждый давно уснул.

Может, жемчуг в ладони мал,
Может, водорослями вьётся
Чьё-то прошлое, – как споётся
Тем, чьим песням простор внимал?

Тем, чьи судьбы разброд ломал,
Бред корёжил, тоска крутила,
Стали отзывом лишь светила.
Смолы, скалы, солёный вал.

Смели попросту быть собой,
Смыли кровь, заживили раны, –
То-то плещет светло и странно
Морем вылущенный прибой.

Стали близкими тем, кого
Не доищешься в этой шири,
В небе пристальном этом, в мире,
Продлевающем душ родство.

Средиземной горечи блажь,
Роскошь южная, брешь в стене,
За которой встаёт мираж,
Чтобы родственным быть вполне.

Желоба, хоботки мостков,
Сырь и ржавь, рукава канав,
За которыми брег таков,
Что не бросит, впотьмах слиняв.

Где-то сваи гурьбой свело
Чувство стадное – там причал
Смотрит в воду – и так светло,
Что об этом петух кричал.

Кто-то любит, упрям и сед,
Одиночество и покой,
На песке оставляя след,
Чтобы тронуть его рукой.

Что-то в дымке растёт, само
По себе, – черноморский вал
Тянет что-нибудь, как письмо,
О котором давно знавал.

Киммерийской нежности весть
Бриз крепчающий донесёт –
И подумаешь: так и есть!
Снова ранит – и вдруг спасёт.

И столькое было давно по плечу,
Что равного днесь и не знаю –
Но я разбираться во всём не хочу,
А просто грущу, вспоминая.

Круги разойдутся по вешней воде,
До осени там доставая,
Где даже в отзывчивой вроде среде
Гнездится пора грозовая.

Ладони открой этим ливням ночным,
Прибрежным валам неуёмным,
Замашкам дикарским и просьбам ручным,
Затерянным в мире огромном.

Не только событья в горсти собери,
Но – суть их, вселенские связи,
Сплетенья наитий, – и всех примири,
Чтоб в каждой аукались фразе.

Не зря ты когда-то шагнул в эту смоль,
В алмазное это кипенье –
И чуять грядущее снова изволь,
Чтоб стало блаженнее пенье.

Как отодвинутый засов,
Остаток холода немеет,
Низин затронуть не посмеет,
Чтоб новый лад звучал с низов.

Синеют очерки вершин,
Холмов уклоны зеленеют –
И тон постигнуть не умеют,
Кроящий день на свой аршин.

Избыток замыслов при нём,
Но тени стынут на закате –
Ума пустующей палате
Покой когда-нибудь вернём.

Не называй меня своим –
Я сам не знаю, что со мною –
Мы все как будто за стеною,
Хоть взглядов больше не таим.

Не называй меня чужим –
Скажи мне: что за наважденье –
Корней и крон предубежденья,
Недавний помнящих режим?

Не говори, что нет причин
Для боли, вышедшей из бездны,
Которой слишком уж известны
Скорбей истоки и кручин.

Птахой единственной в небе пустом,
Чтобы вон там, впереди, за мостом,
С грустью смотреть на вздыхающих –
Ах, по кому же? – прохожих чудных,
Юность мелькнула – ну что ей до них,
Воздух горстями хватающих!

Нить расставанья тиха и легка –
Держит её золотая рука
Вечером, сызнова тающим, –
Чтоб не рвалась беспокойная связь,
Лица, в которые кротость вплелась,
Обращены к улетающим.

«Здравствуй!» – «Ну, здравствуй!» – Пощады не жди,
Меж берегами черту проведи,
Выйди навстречу грядущему, –
Нет никого, кто бы понял, пойми,
Как нелегко мне теперь меж людьми
Скрытничать, отклика ждущему.

Некуда спрятаться – весь на виду –
Так вот, небось, и в легенду войду,
В перечень, вами же созданный,
Тех, кто для речи был к жертвам готов, –
Ах, на земле ещё вдосталь цветов
С памятью, песням не розданной!

Воспоминание томит меня опять,
Иглою в поры проникает,
Хребта касается, – и сколько можно спать? –
Душа к покою привыкает,
К жемчужной свежести, рассветной, дождевой,
А всё же вроде бы – что делать! – не на месте,
Не там, где следует, – и ветер гулевой
Ко мне врывается – и спутывает вести,
С разгону вяжет влажные узлы
Событий давешних, запутывает нити,
Сквозит по комнате – и в тёмные углы
С избытком придури и прыти
Разрозненные клочья прежних дней
От глаз подальше судорожно прячет, –
И как понять, кому они нужней,
И что же всё же это значит? –
И вот, юродствуя, уходит от меня, –
И утро смотрится порукой круговою,
Тая видения и в отсветах огня
Венец признания подняв над головою, –
И что-то вроде бы струится за окном –
Не то растраченные попусту мгновенья,
Не то мерцание в тумане слюдяном
Полузабытого забвенья,
Не то вода проточная с горы,
Ещё лепечущая что-то о вершине,
Уже несущая ненужные дары, –
И нет минувшего в помине,
И нет возможности вернуться мне туда,
Где жил я в сумраке бездомном,
Покуда разные сменялись города
В чередовании огромном,
Безумном, обморочном, призрачном, хмельном,
Неудержимом и желанном,
Чтоб ныне думать мне в пристанище земном
О чём-то горестном и странном.

Ну кто их просил расставаться?
Они не поймут никогда,
Зачем никому признаваться
Не хочет морская вода
Ни в том, что от взглядов таила,
Ни в том, что открыла иным,
Ни в том, что потом расслоила,
Солёным смутив и хмельным.

Ну что бы им впрямь не соваться
Туда – и не знать бы тогда,
Зачем на виду красоваться
Не любит ночная звезда,
Зачем на ветру небывалом
Сутулится тополь вдали,
Измученный грузом немалым
Преданий и сказок земли.

Ну что бы их снам не сбываться
В рассветном прибрежном дыму,
Где в прошлом зазря тусоваться
Ещё не пришлось никому,
Где швы многолетние спайки
Видны – и близки навсегда
Кузнечики, ласточки, чайки,
Сверчки – а потом холода.

Предчувствием осени в тайне
Какой-нибудь, – может быть, всем,
Что, небом туманясь, бескрайне
Извечно, незнамо зачем,
Присутствием осени в песне,
В песке на морском берегу
С известным «скорее воскресни»,
С извёсткой на каждом шагу,
Разъевшей окрестные стены,
С исконным «скорее прости»,
Лишь с тем, что встаёт постепенно,
Колеблясь вон там, на пути,
Соседством таким, первородством,
Изнанкой, нутром волшебства,
Незнаемым сходством, сиротством,
Наследством, подобьем родства
Душа моя с детства томится –
И там она, странная власть,
Где радость с кострами дымится,
Чтоб с горестью в небе пропасть.

Разве опять вдруг подойти,
Тронуть, взглянуть так,
Словно фонарь там, на пути –
Береговой знак,
Словно алтарь – там, за стеной,
Словно придёт вмиг
Всё, что и встарь было со мной,
Разве сдержать крик?

Пусть это блажь, так и реши,
Пусть это лишь сон –
Всё-таки брешь где-то в глуши
Сможет пробить он, –
Всё-таки сушь, горечь во рту,
Влага в углах глаз
Вместе с тобой в этом порту
С эхом твоих фраз.

То-то растёт, ширится звук,
Высится с ним свет,
Что-то летит прямо из рук
В морок немых лет, –
Кто-то поёт, свищет о том,
Как хорошо тем,
Вставшим гуртом там, за мостом,
За колдовством всем.

Страны разрушенной смятенные сыны,
Зачем вы стонете ночами,
Томимы призраками смутными войны,
С недогоревшими свечами
Уже входящие в немыслимый провал,
В такую бездну роковую,
Где чудом выживший, по счастью, не бывал, –
А ныне, в пору грозовую,
Она заманивает вас к себе, зовёт
Нутром распахнутым, предвестием обманным
Приюта странного, где спящий проплывёт
В челне отринутом по заводям туманным –
И нет ни встреч ему, ни редких огоньков,
Ни плеска лёгкого под вёслами тугими
Волны, направившейся к берегу, – таков
Сей путь, где вряд ли спросят имя,
Окликнут нехотя, устало приведут
К давно желанному ночлегу,
К теплу неловкому, – кого, скажите, ждут
Там, где раздолье только снегу,
Где только холоду бродить не привыкать
Да пустоту ловить рыбацкой рваной сетью,
Где на руинах лиху потакать
Негоже уходящему столетью?

Смущаться посвящённым не впервой –
И вот уже багрянцем торопливым
По склонам всей гряды береговой,
По выступам, по скалам над заливом
Сквозит октябрь – и, высветясь за ним,
Уже сутулясь там, за перевалом,
Встаёт, упрямясь, призрак новых зим
С их опытом и холодом немалым.

Теперь мы ничего не говорим
О том, что летом, скомканным бесчасьем,
Лишь отсвет был нам нехотя дарим
Того, что встарь захлёстывало счастьем, –
И вслед за ним, с полуденным теплом,
С дождём вечерним, с ветром полуночным,
Угадывался времени разлом,
Где связям вряд ли выстоять непрочным.

Нет никого, кто понял бы, зачем
Весь этот ужас, истово зовущий,
В пространство уводящий насовсем,
Хрипящий – но хранящий и поющий,
Довлеющий над нами потому,
Что слишком уж беспечными бывали
Слова, которым знаться ни к чему
С тем сном, который выразим едва ли.

У музыки горючей в закромах
Есть вдоволь слёз и времени так много,
Что люди пробуждаются впотьмах
В надежде дней, дарованных от Бога,
Когда и память так не тяжела,
И явь не столь неистова, как ныне,
И света опалённые крыла
Распластаны, – и нет уже в помине
Беспечности и лености, вчера
Друживших с равнодушием и скукой, –
И нам, очнувшись, кажется, пора
Прозреть и встать, чтоб новь не стала мукой,
Чтоб кровь не захлестнула имена,
Не смыла ни любви, ни ясной веры,
Чтоб разом не погибли семена,
Возросшие на почве нашей эры.

К Соловьиному дню приближаясь –
К сердцевинному дню –
В зеркалах ваших смут отражаясь,
Никого не виню

В том, что, слишком легко забывая –
Обо мне ли, в глуши
Повествующем, тон задавая,
Не смущая души,

О таком, что ищите в запасе
Золотом у любви,
Что в небесной защите – и в часе,
Прозвучавшем в крови, –

Иль о том, что, спасением вея,
Станет явным теперь,
Где стоят на песке, бронзовея,
Изваянья потерь, –

Обретенья вы цените всё же
На распутье веков,
Ощущая прощанье до дрожи
Меж сухих лепестков.

Дерзость безрассудная в словах
(Ёмче и короче – буесловие);
Что-нибудь пожёстче, порисковее –
В байку о блаженных островах.

Живописью сельской на стекле
Станет ли просвечивать щемящее
Прошлое – зовущее, болящее,
Вещее, чуть-чуть навеселе?

В сумерках столетья, в темноте,
Станет ли заманчивей грядущее,
Где-нибудь кого-нибудь да ждущее,
Словно и сейчас на высоте?

Спешные кроятся рубежи
Ножницами ржавыми, недобрыми, –
С холодом, сгустившимся меж рёбрами,
Точатся бесшумные ножи.

Можно ли замалчивать, скажи,
Всё, что нам готовит настоящее –
Нищее, зловещее, сулящее
Стражей от межи и до межи?

Ниже ли опустятся стрижи,
Пляжи ли насупятся безлюдные? –
Нити равновесия подспудные
В пору полнолуния свяжи.

Меж пятой и шестой луной
Ищи ответ на этот грустный
Вопрос о власти безыскусной
Непраздной музыки ночной.

Там звуки рвутся сквозь распад,
В пространстве рея и витая, –
И слышат где-нибудь в Китае
В Тавриде кличущих цикад.

Над бездной времени звеня,
Из недр незрячих прорастая,
Они трепещут, обитая
На грани звёздного огня.

Они клокочут и хрипят,
Летучей плотью обрастая,
Приют незримый обретая
В садах, где сызнова не спят.

И всем, чем грезишь, дорожа,
Всей кожей чувствуешь слиянье
С волшбой крамольной расстоянья
От рубежа до рубежа.

И вслед за мукою сплошной
Куда-то в самое сиянье
Меня ведут воспоминанья
Тропою хрусткою степной.

Антифон киммерийский: стихающий хор
Разделился – то море поёт упоённо,
То уже огибающий пряные склоны
Южный ветер, с разбухших стекающий гор.

С тополиной листвой, что во мгле прижилась,
В сердцевину затишья легко проникая,
Ты стоишь и стоишь, ко всему привыкая,
Для чего эта песня лилась и лилась.

Не впервой тебе знать, что не будет потом
Ни вниманья, ни отзыва, – экое дело
Эта песня, что выстоять в мире хотела, –
Для кого-то, кто выжил на месте пустом!

Не впервой тебе помнить, что нечего ждать
Состраданья – куда оно вдруг задевалось? –
Что-то вроде намёка ещё оставалось,
Но теперь и подобья не тщись увидать.

Ничего, ничего, – может, вместе с дождём
Ты ещё обретёшь это кровное право
На такие деньки, где погодка на славу, –
А к тому, что приблизит их, сами придём.

Зеркальность, явственность – двойного бытия?
Мгновенья каждого? – сомнению в угоду
Уходит день – растерянно, как в воду
Закатный отсвет, – Бог ему судья! –

Восходит свет из тёмного нутра
Не то пространства, спавшего доселе,
Не то извне, из глуби, из купели,
Плеснувшей вкось горстями серебра, –

И всю-то ночь качается вдали
Не то небес мерцание сквозное,
Не то, на грани холода и зноя,
Видение несносное земли.

Развеялись листья, осыпались розы
В саду беспокойном твоём,
На том берегу, где житейские грозы
Встречать вы привыкли вдвоём.

Ещё не отвыкли вы трогать спросонок
Ладонь, что струила тепло,
Но яд расставанья замедленно-тонок –
И что-то, однако, прошло.

Никто не спасёт и никто не отыщет
В жестокой вселенской глуши,
Как дождь ни бормочет и ветер ни рыщет –
А встречи и так хороши.

Никто не навяжет чего-то такого,
Что души бы ваши спасло,
Никто не обяжет легко и толково
Сказать, что и вам повезло.

Прощанье ножами по коже проводит,
Когтями скребёт по хребту –
И вам не до сна – но никто не уходит
Куда-то туда, за черту.

Разлука слоёные бусины станет
Низать на смолёную нить –
И счастье, приблизившись, разом отпрянет,
Чтоб вместе его сохранить.

Разметало вокруг огоньки лепестков
Что-то властное – зря ли таилось
Там, где след исчезал посреди пустяков
И несметное что-то роилось?

То ли куст мне шипами впивается в грудь,
То ли память иглою калёной
Тянет нить за собой – но со мною побудь
Молодою и страстно влюблённой.

Как мне слово теперь о минувшем сказать,
Если встарь оно было не праздным?
Как мне узел смолёный суметь развязать,
Если связан он с чем-то опасным?

Не зови ты меня – я и рад бы уйти,
Но куда мне срываться отсюда,
Если, как ни крути, но встаёт на пути
Сентября молчаливое чудо?

Потому-то и медлит всё то, что цветёт,
С увяданьем, сулящим невзгоды, –
И горит в лепестках, и упрямо ведёт
В некий рай, под воздушные своды.

Лепестки эти вряд ли потом соберу
Там, где правит житейская проза – –
Бог с тобой, моя радость! – расти на ветру,
Киммерийская чёрная роза.

Золотая ладонь у луны –
От щедрот её всюду
Пустота, чтоб не чуять вины
Беспокойному люду.

Столько было жары в сентябре,
Что излишками, право,
Прокормилась бы, встав на заре,
В одночасье держава.

Поднялись бы когда-нибудь мы,
Благо всем уже тошно, –
Только шаг, только миг до зимы,
Удержать невозможно.

Уберечь невозможно, пойми,
Как и, впрочем, решиться –
Нет, не ляжем в тумане костьми,
Всё должно совершиться.

Всё должно разрешиться, скажи,
Чем-то брезжущим ныне –
Может, свяжем ещё рубежи,
Раз легки на помине?

Всё должно завершиться вдали,
Всё сбывается, помни,
Если нас одолеть не могли
Небывалые полдни.

Восприятья ли смято лицо,
Лихолетья ли скрыта личина,
Благодатью ли стала кручина –
Поднимись на крыльцо,

Поднимись на крыльцо и взгляни
В эту глубь роковую,
Где бредут вкруговую
Все, кто сны населяли и дни,

Все, кто пели когда-то о том,
Что свеча не сгорала,
Все, кто жили как в гуще аврала
С огоньком и гуртом,

Все, кто были когда-то людьми,
Но легендами стали,
Чтоб сквозь век прорастали
Их слова, – всех, как есть, их прими,

Всех, как есть, их пойми,
Несуразных, прекрасных,
Ясный свет для потомков пристрастных
Из ладоней их молча возьми.

Серебряно-ртутным комком
Врывается ветер с испугу
В долину, совсем незнаком
Ни с тем, что спасало округу,
Ни с тем, что питало её,
Теплу придавало отваги,
Чтоб лета продлить забытьё,
А с ним и отсутствие влаги.

Но с осенью спор не веди,
Забудь неуклюжие шутки, –
А то мимоходом дожди
Нагрянут на целые сутки,
А то ненароком туман
В окне разольётся эмалью –
И разом начнётся обман,
Как будто бы взгляд в Зазеркалье.

Забудутся шелест и хруст,
В потёмках по дому блужданье,
Но сад мой окажется пуст,
Чтоб молча стоять в ожиданье, –
И странная вскинет пора
Лицо своё сонно-хмельное,
Чтоб вымотать душу с утра
И вспомниться с новой весною.

Ах, шагнуть бы нынче с крыльца –
За щекой подушечка мятная,
За спиной подкладочка ватная
Перешитого пальтеца —

Словно в детстве, в самую глубь
Октября, в оскомину самую,
В синеву и зелень упрямую,
Что желтеет, как ни голубь.

Не шуршит в песочных часах,
Точно змейка, струйка бедовая,
Не хрустит дорожка садовая
Той листвой, что вся в небесах.

В голосах, звучащих окрест,
Хрипотца да кашель с одышкою,
Да и свет утащат под мышкою,
Только птицы снимутся с мест.

Не старей, живая душа,
Не горюй, – ведь всё перемелется –
То-то ветви по ветру стелются,
И юдоль твоя хороша.

Не робей, оставь на потом
Что-нибудь, хотя бы струение
Холодка сквозь все наслоения
Серебра в окне золотом.

Аккордеон пятидесятых,
Пигмалион!
Фантомов лысых и усатых
Синедрион
С портретов, слишком уж обильных,
Глядит сквозь даль,
Где не отыщешь в семимильных
Твою печаль.

В порыве радости и злости,
С огнём в груди,
Меха раскинет дядя Костя –
Не подведи! –
И вот мелодия вскипает,
Ступает вброд, –
И сквозь тельняшку проступает
Солёный пот.

Хамелеон пятидесятых,
Аккордеон!
Созвать ли нас, всех вместе взятых?
Нас – легион!
Ещё обугленный войною,
Как на арго,
То выдаст что-нибудь родное,
А то – танго.

На грани замершего вздоха
В который раз
Иродиадою эпоха
Пускалась в пляс –
И всё сбывается, тревожа
Уже всерьёз – –
Не трогай клавиши! – ну что же,
Не надо слёз.

День к хандре незаметно привык,
В доме слишком просторно, –
Дерева, разветвясь непокорно,
Не срываясь на крик,
Издают остывающий звук,
Что-то вроде напева,
Наклоняясь то вправо, то влево
Вслед за ветром – и вдруг
Заслоняясь листвой
От неряшливой мороси, рея
Как во сне — и мгновенно старея,
Примирённо качнув головой.

Так и хочется встать
На котурнах простора,
Отодвинуть нависшую штору,
Второпях пролистать
Чью-то книгу – не всё ли равно,
Чью конкретно? — звучанье валторны,
Как всегда, непритворно,
Проникает в окно,
Разойдясь по низам,
Заполняет округу
Наподобье недуга –
И смотреть непривычно глазам

На небрежную мглу,
На прибрежную эту пустыню,
Где и ты поселился отныне,
Где игла на полу
Завалялась, блеснув остриём
И ушко подставляя
Для невидимой нити – такая
Прошивает, скользя, окоём,
С узелками примет
Оставляя лоскут недошитым,
Чтоб от взглядов не скрытым
Был пробел – а за ним и просвет.

Под ветром северным упрямится листва,
Ещё присутствуя в пространстве
Как бы заложницею странной естества,
В своём истерзанном убранстве,
Не то напутствуя седое волшебство,
Не то с нашествием смиряясь,
Чтоб, став заступницей неведомо чего,
Упасть, уже не повторяясь.

В такую жертвенность попробуй не поверь –
Ещё и заморозки робки,
И отворяемая в судороге дверь
Уводит в сумерки по тропке
К чему-то ждущему поодаль, за углом,
Уже вскипающему рьяно,
Чтоб нас испытывать на прочность, на излом,
Сбываясь поздно или рано.

Над Святою горою – мгла,
Зябко в доме, – тепло ушло
За расколотый край стекла,
Хоть утешить вполне могло.

Прямо в Ирий уходит свет
Вслед за птицами – там потом
Вместе вспомнят – а может, нет –
Взгляд усталый в саду пустом.

Не бросай меня, свет! – постой,
Оставайся, как есть, – прости
За наивность, но лист простой
Тяжело мне сжимать в горсти.

Что же сможем сквозь мрак нести,
Замыкая столетья круг,
Чтобы всё, что должно цвести,
Не погибло бы разом вдруг?

Со свечой, точно встарь, – при свече,
У свечи, – в киммерийском тумане,
При тумане, в забвенье, в дурмане,
Сквозь туман – с лепестком на плече,
Сгустком крови сухим, лепестком
Поздней розы – в проём за кордоном,
В лабиринт за провалом бездонным,
В Зазеркалье с таким пустяком,
Как твоё отражение там,
Где пространство уже не помеха,
Где речей твоих долгое эхо
Сквозь просвет шелестит по листам.

С дождём нам дышится свободнее – но там,
Над миром, тронутым неясною рукою,
Ненастной судорогой – прямо по листам,
По звеньям облачным, по мыслям о покое –
Проходит осторонь такое, от чего
Вдруг замираешь доброхотом,
Раздавшим что-нибудь незнамо для кого
За новым лета поворотом.

Не то чтоб страх ко мне нагрянул и сковал
Своими путами сквозными,
Не то чтоб век свой как во сне я вековал
В обнимку с самыми родными,
Но что-то исподволь томит меня, пойми,
Самим присутствием тревожит, –
И я, отшельником забытый меж людьми,
Один предчувствую, быть может,

Что нам хвалёное мгновение сулит,
Что день грядущий нам готовит,
Покуда прошлое ресниц не опалит
Всему, что втуне суесловит,
Что впрямь как сослепу талдычит о пустом,
Простор неведомый гуськом пересекая, —
И выйдет всё-таки по-моему потом –
И вновь я выстою – и глаз не опускаю.

Разубрана – мне глаз не оторвать –
Неброскими цветами на закате
Вся улица, – в реке на перекате
Вода рокочет, – как её назвать,
Прохладою готовую обнять, –
Спасительною, чистою, родною? –
Всегда отъединённая от зноя,
Томит она, – да как теперь узнать,
Куда идти? – по тропке ли, в провал
За скалами, темнеющими прямо,
Где ветер впереди облюбовал
Воздушную вместительную яму
Для лежбища глухого своего,
А может быть, для игрища ночного? –
По кромке ли, туда, где ничего
Не чувствуя поблизости дурного,
Стрекочут на весу иль на лету
Какие-то невидимые твари,
Звенящую заполнить высоту
Готовые в неслыханном угаре,
Из глуби возникающие вдруг
И там же исчезающие снова,
Как будто бы природе недосуг
Сказать о них устало хоть полслова? –
Сюда ли мне? – конечно же, сюда! –
Я к берегу шагну из окруженья
Деревьев, не бывавших никогда
В заложниках земного притяженья, –
И брошусь в эту свежесть, в эту весть
О радости, о том, животворящем
И трепетном, которого не счесть
Ни в прошлом нам нельзя, ни в настоящем.

Наедине с самим собою,
С самим собой наедине, –
И там, где жили мы гурьбою,
И здесь, в неброской глубине
Всеобнимающего лада,
Всепонимающих высот, –
И, может, вести и не надо
О том, что кто-нибудь спасёт.

Всепостигающая сила
В усталой кроется крови,
Чтоб неизвестность не сгубила
Приметы счастья и любви,
Чтоб неизбежность не страшила
Чего-то смутного вдали,
Чтоб вновь свой подвиг совершила
Душа на краешке земли.

Вслед за словом, за звуком, за взглядом,
С этим светом, встающим с утра,
С этим садом, – а что с этим садом? –
С ним давно побрататься пора, –

Прямо в бездну, за тонкую стенку,
Прямо в невидаль, в топкую мглу,
Где, сдувая молочную пенку,
Настроенье сидит на полу,

В ненасытную эту воронку,
Где ненастье глядит в зеркала,
Вместе с эхом – за веком вдогонку,
Прямо в осень – была не была!

Несносный день туманно-жёлт,
Захлёстнут влагою гремячей, –
И солнце вроде и не жжёт,
Но обдаёт волной горячей.

Пустынный дом подслеповат
В своей низине под горою –
И ты ни в чём не виноват,
Хотя кручинишься порою.

Скрипичный наигрыш скользит
Сквозь настроение заплакать,
Покуда жало не вонзит
Куда-то в дрогнувшую мякоть.

И звук, внезапно покрупнев,
В мозгу никак не угасает, –
Вот так оса, осатанев,
Перед глазами повисает.

А то, что выскажешь потом
Кому-то, ждущему чего-то,
На месте выстроишь пустом,
Продлив зияющую ноту.

И так не терпится в тоске
Оттуда вырваться скорее,
Где след стирают на песке
Дожди задолго до Борея.

Дать речи вылиться – и выситься за ней
Гигантом в мареве долинном,
В пристрастьях путаясь, как в месиве корней,
По расплывающимся глинам,
По чернозёму, по солончаку,
По травам, вышедшим с повинной,
Покуда бед с избытком на веку,
Брести сквозь посвист соловьиный,

Чтоб эта летопись погибнуть не могла,
Как западающие ноты –
И нарастающая звукопись вошла
В твои высокие частоты,
В твои заветные, святейшие места,
В твои тишайшие страданья, –
Дать строю зрение – и чуять неспроста,
Что в этом – жизни оправданье.

Листве никак не улететь
За рассудительными птицами –
Ей остаётся шелестеть,
Взмахнув зелёными ресницами.

Своим несходством не кичась,
Над нею облачная вольница
Витает, радостью лучась,
И торжеством пространства полнится.

Такого нет ни у кого,
О том и ветер скажет реющий –
Но золотое волшебство
Листве даровано редеющей.

Ну кто же станет отрицать,
Что у неё – права особые?
Чтоб словом лишним не бряцать,
Я это выразить не пробую.

Она придёт к тебе сама
Недальновидною подругою,
Уже сводящею с ума,
Со всей знакомою округою.

Она возникнет наяву
И сновидением останется –
И свет, которым я живу,
За ней в грядущее потянется.

Мои современницы,
Как есть – бесприданницы,
Соратницы, пленницы
И даже изгнанницы!
Вы птицы залётные,
Вы гостьи случайные,
Надменно-свободные
Изменницы тайные.

Беспечно-весёлые
Блудницы, охальницы,
Вы в годы тяжёлые
О душах печальницы,
Кормилицы, странницы,
Сестрицы, прелестницы,
То горькие пьяницы,
То светлые вестницы.

Ну что вы, ленивицы,
В бесчасье советницы, –
Уж вам ли противиться
Любви, собеседницы?
Ну где вы, лукавицы,
В быту привередницы?
Бог в помощь, красавицы! –
Вы света наследницы.

Вновь я свет узнаю с небес –
Ни с того ни с сего нисходит
На холмы – и несёт, выходит,
Продолженье сплошных чудес.

Вновь я вас узнаю окрест,
Золотые глаза людские, –
Не напрасно деньки такие
Всех живущих срывают с мест.

Не подвластны они, пойми,
Никому – и не жду хвалы я,
Ну а вспомню года былые –
Так дивлюсь, что не лёг костьми.

Знать, не просто они царят,
Посреди сентября сияя, –
Но, незримую суть ваяя
Из обломков, гормя горят.

Некий образ из мглы встаёт,
Как сквозь сон, различим прекрасно,
Некий голос – я слышу ясно –
О любви мне опять поёт.

Что за грусть в нём и что за страсть! –
Словно в трансе, я это чую –
На скрещенье времён врачуя,
Он в пространстве не даст пропасть.

Вечерами – яблоки да чай,
Тихий жар, оставленный в печи, –
Головой тяжёлой не качай,
О былом, пожалуй, помолчи.

Что за пламя стыло над рекой –
Где-то там, в далёкие года,
Где к тому, что было под рукой,
Не вернёмся больше никогда?

Что за голос пел из облаков
Где-то там, в смятении моём,
Чтобы стаей вился мотыльков
Каждый миг, постигнутый вдвоём?

Запоздалой странницею ты
В тишине склонялась надо мной –
И теснился сгусток темноты
В стороне нехоженой лесной.

Дни пройдут – на счастье, на беду,
Прошуршат, сводящие с ума, –
Нет, не время было на виду
В этих снах, а музыка сама.

За волною новая волна
Захлестнёт где камни, где песок –
Не томит ли давняя вина? –
Серебрит затылок да висок.

Что-то к горлу вроде подошло –
Где он, вздох по далям золотым? –
Прорвалось – и встало на крыло,
Всё сбылось – так вспомним и простим.

Тихий свет увидим впереди,
Даже то, сощурясь, разглядим,
Что спасёт, – постой, не уходи! –
Не горюй, усталый нелюдим.

Она без возраста, душа,
Но так идёт ей, право слово,
Всё то, чем юность хороша, –
И молодеть она готова.

Да только зрелость – грустный рай,
В котором всякое бывает, –
И чувства, хлынув через край,
Свой тайный смысл приоткрывают.

Гостят у вечности года,
Минут позванивают звенья, –
И не постигнуть никогда
Того, чем живы откровенья.

Но что же всё-таки зовёт
Из бормотанья и камланья,
Покуда вдруг не прослывёт
Не удержавшимся за гранью?

И что за отзвук различим
В темнотах этих и просветах,
С тобою впрямь неразлучим,
Залогом песен не отпетых?

То весть, дошедшая с трудом
Из галактического плена,
Что реки будит подо льдом
И кровью вспаивает вены.